Достоевский in love

Федор вернулся в Санкт-Петербург к новостям о том, что печатавшееся по частям «Преступление и наказание» держит весь город в напряжении. И смели они про тебя думать, что ты помешался. Ах, низкие червяки, да где им понимать, что такое ум![338] Но вскоре ему пришлось приостановить роман, потому что подходил крайний срок, установленный Стелловским, а он, увлекшись событиями другого повествования, даже не начинал писать. Решив разобраться с проблемой как благородный человек, Федор отправился на встречу с издателем и спросил, может ли он разорвать контракт, выплатив неустойку. Стелловский отказал. Достоевский попросил трехмесячную отсрочку – Стелловский вновь отверг предложение. Ему даже хватило наглости без экивоков заявить, что он рассчитывает на неспособность Федора поспеть к сроку. А сверх этого Федор узнал, что именно Стелловский выкупил его долги у Деми и Гаврилова и подал иск, который и вынудил его согласиться на ужасный договор. Стелловский фактически выплатил самому себе 3000 рублей, теперь же он перешел к финальной фазе игры и объявил мат. Любой разумный человек признал бы поражение.

Я хочу сделать небывалую и эксцентрическую вещь: написать в 4 месяца 30 печатных листов, в двух разных романах[339]. Не гожусь я в разряд солидно живущих людей. Я убежден, что ни единый из литераторов наших, бывших и живущих, не писал под такими условиями, под которыми я постоянно пишу, Тургенев умер бы от одной мысли[340].

Глава 8 Игрок 1866–1867

Стелловский беспокоит меня до мучения, даже вижу во сне[341]. Сентябрь подходил к концу, а Федор так и не начал работу над новым романом. Это означало, что на написание его остался только месяц – иначе все его прошлые и будущие работы будут потеряны.

Первого октября, в праздник Покрова Богородицы, Федор написал своему другу Милюкову с просьбой навестить его после 9 вечера, когда можно будет прокрасться к нему без опасения нарваться на кредиторов. Милюков нашел Федора в отчаянии расхаживающим по комнате.

– Что вы такой мрачный? – спросил Милюков[342].

– Будешь мрачен, когда совсем пропадаешь! – отвечал Достоевский, не переставая шагать взад и вперед.

– Как! Что такое?

– Да знаете вы мой контракт с Стелловским?

– О контракте вы мне говорили, но подробностей не знаю.

– Так вот посмотрите, – и он достал из ящика стола договор и передал его Милюкову, который принялся читать, пока Федор продолжал свои лихорадочные перемещения по комнате.

– Много у вас написано нового романа? – спросил Милюков.

Достоевский остановился, резко развел руками:

– Ни одной строки!

Милюков был видимо потрясен.

– Понимаете теперь, отчего я пропадаю? – сказал Достоевский желчно.

– Но как же быть? Ведь надобно что-нибудь делать!

– А что же делать, когда остается один месяц до срока. Летом для «Русского вестника» писал, да написанное должен был переделывать, а теперь уж поздно: в четыре недели десяти больших листов не одолеешь.

Оба замолчали. Милюков присел к столу, а Федор заходил опять по комнате.

– Послушайте, – заговорил наконец Милюков после долгого молчания, – нельзя же вам себя навсегда закабалить; надобно найти какой-нибудь выход из этого положения.

– Какой тут выход! Я никакого не вижу.

– Знаете что, – продолжал друг, – вы, кажется, писали мне из Москвы, что у вас есть уже готовый план романа?

– Ну, есть, да ведь я вам говорю, что до сих пор не написано ни строчки.

– А не хотите ли вот что сделать: соберемте теперь же нескольких наших приятелей, вы расскажете нам сюжет романа, мы наметим его отделы, разделим по главам и напишем общими силами. Я уверен, что никто не откажется. Потом вы просмотрите и сгладите неровности или какие при этом выйдут противоречия. В сотрудничестве можно будет успеть к сроку: вы отдадите роман Стелловскому и вырветесь из неволи. Если же вам своего сюжета жаль на такую жертву, придумаем что-нибудь новое.

– Нет, – отвечал он решительно, – я никогда не подпишу своего имени под чужой работой.

– Ну так возьмите стенографа и сами продиктуйте весь роман: я думаю, в месяц успеете кончить.

Достоевский задумался, прошелся опять по комнате и сказал:

– Это другое дело… Я никогда еще не диктовал своих сочинений, но попробовать можно… Да, другого средства нет, не удастся – так пропал… Спасибо вам: необходимо это сделать, хоть и не знаю, сумею ли… Но где стенографа взять? Есть у вас знакомый?

– Нет, но найти не трудно.

– Найдите, найдите, только скорее.

– Завтра же похлопочу.