Достоевский in love

Спроси его, достиг ли он в своей жизни того, к чему стремился, и Федор мог бы указать на волнение толпы после его Пушкинской речи, когда аудитория провозгласила его пророком и увенчала лаврами. Но кем был он по сравнению с Пушкиным?[547] Пушкин не только создал сам язык русской литературы; он превратил свою жизнь в искусство, пускал пыль в глаза обществу, соблазнял дворянских жен и бился на дуэлях. Иногда казалось, что Федор всю жизнь провел за столом, с рукой в спазме от бешеного письма, с пеной на губах от словесного недержания, настаивая на великой идее; и все же, как Кассандра, он был обречен на непонимание.

Если б Колумб перед открытием Америки стал рассказывать свою идею другим, я убежден, что его бы ужасно долго не поняли[548]. Но, однако ж, прибавлю, что во всякой гениальной или новой человеческой мысли, или просто даже во всякой серьезной человеческой мысли, зарождающейся в чьей-нибудь голове, всегда остается нечто такое, чего никак нельзя передать другим людям, хотя бы вы исписали целые томы и растолковывали вашу мысль тридцать пять лет[549]; всегда останется нечто, что ни за что не захочет выйти из-под вашего черепа и останется при вас навеки; с тем вы и умрете, не передав никому, может быть, самого-то главного из вашей идеи. Но если и я теперь тоже не сумел передать всего того, что меня в эти шесть месяцев мучило, то по крайней мере поймут, что, достигнув моего теперешнего «последнего убеждения», я слишком, может быть, дорого заплатил за него. Мое служение идее вовсе не освобождает меня, как нравственно-разумное существо, от обязанности сделать в продолжение моей жизни хоть одного человека счастливым практически[550].

28 января 1881 года Федор Михайлович Достоевский лежал на кушетке под «Сикстинской Мадонной» в своем кабинете. Под голову ему подложили подушку, лицо было бледным, на подбородке темнело кровяное пятно, воздух со свистом вырывался из легких. Вокруг собралась семья. Он попросил прочитать детям притчу о блудном сыне: преступление, искупление, прощение. Увидел Пашу и Майкова. Небо потемнело, и рядом была Анна. Она держала его за руки, осторожно прижимая палец к пульсу, который затихал, как шаги в тумане.

– Помни, Аня, я тебя всегда горячо любил и не изменял тебе никогда, даже мысленно! – сказал он ей[551]. Он попытался сесть, но это был конец.

Я часто не мог смотреть на заходящее солнце без слез[552].

Я видел и знаю, что люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на земле. Я не хочу и не могу верить, чтобы зло было нормальным состоянием людей. Больше скажу: пусть, пусть это никогда не сбудется и не бывать раю (ведь уже это-то я понимаю!), – ну, а я все-таки буду проповедовать. А между тем так это просто: в один бы день, в один бы час – всё бы сразу устроилось! Главное – люби других как себя, вот что главное, и это всё, больше ровно ничего не надо: тотчас найдешь как устроиться. А между тем ведь это только – старая истина, которую биллион раз повторяли и читали, да ведь не ужилась же![553]