Дорога, которой нет

Стоила ли эта прекрасная крыша человеческой жизни? Вопрос риторический. Но вообще интересно, что выбрал бы Никитин, если бы его предупредили, что из-за его борьбы с инакомыслием умрет молодая беременная женщина? На то, что человек из-за него сядет в тюрьму без причины, прозаик явно был готов, но взять на себя человеческую жизнь, а по сути, две… Впрочем, совесть такой полимер, только начни тянуть, и растянется на всю галактику. Степан Андреевич человек с развитым воображением, оно ему по работе положено, так уж как-нибудь придумал себе оправдание, терзаться не стал.

– И все-таки это огромное достижение, что у нас гласность, – повторила Ирина упрямо.

Гортензия Андреевна кивнула:

– Да, это очень хорошо, даже отлично, но надолго ли?

– Так навсегда.

– О, Ирочка! Как вы еще наивны! Навсегда вообще ничего не бывает, вот помяните мое слово, совсем скоро опьянение от вседозволенности пройдет, и народ захочет твердой руки, чтобы всем показала, как надо жить, приструнила самых умных и самых наглых.

– Ну, знаете, после того, что наворотила эта твердая рука…

– А это забывается, Ирочка. Очень быстро забывается. Как и то, что Сталина хотят для соседа, а приходит он для всех.

Ирина не стала возражать и спорить. В принципе, ее немного пугало, что из всей семьи только она одна, если не считать детей, смотрит в будущее с оптимизмом. Мама с Гортензией Андреевной дамы сдержанные, не восклицают ежеминутно «куда катится мир?», но в том, что он именно катится, у них нет ни малейших сомнений. Даже Кирилл, который, казалось бы, должен быть обеими руками за новые порядки, превратившие его из простого работяги в преуспевающего кооператора, с каждым днем становится все мрачнее и мрачнее и только и думает, в какие активы перевести свои немаленькие заработки, ибо самая твердая валюта в мире, то есть червонец, скоро превратится в красивую розовую бумажку. Ладно, это его Макаров накрутил, но, с другой стороны, Федор Константинович кто угодно, только не дурак, к тому же сидит на высокой должности и знает побольше, чем их скромное семейство. И как-то он не сильно обнадежил во время последнего своего визита. Не было в голосе уверенности в торжестве наших побед и прочего такого. А самое грустное, что этот, может быть, не самый лучший, но определенно смелый и решительный человек в предчувствии беды вел себя не как буревестник, а как глупый пингвин из идиотского стишка в прозе, который после школы намертво застрял у Ирины в извилинах. Макаров прямо сказал, что надеется только уцелеть физически и сохранить нажитое, хотя бы часть. А она, простофиля, сидит, ушами хлопает и верит в перестройку. Ждет демократии, честного и эффективного труда, только откуда ему взяться, когда люди веками привыкали воровать и подхалимничать? Должно пройти время, чтобы сознание изменилось, не десять лет и даже не двадцать. «Ну да ничего, потерпим, подождем, – улыбнулась Ирина, – главное, что первый шаг на этом пути сделан, наступила гласность. Разрешили наконец лопату называть лопатой, а это не просто тявканье, как хотят представить некоторые ретрограды, мол, цепь осталась как была, в миске корма в три раза меньше, зато лаять дают сколько угодно. Нет, когда человек может свободно отрефлексировать реальность, не думая, совпадает ли она с указаниями партии и правительства, это залог успеха всего остального. И еще момент, частный, но важный: с гласностью исчезнет институт доносов, явление вроде бы не смертельное, но нездоровое, как экзема. Какой смысл нашептывать товарищу майору, что твой конкурент на должность не любит советскую власть, когда конкурент об этом говорит совершенно открыто? Заодно и с сознательных и неравнодушных граждан, которые сообщают в милицию о настоящих преступлениях, будет снято клеймо доносчика и стукача…»

Тут Иринины пустопорожние размышления были прерваны такой блестящей догадкой, что она остановилась и схватила Гортензию Андреевну за руку:

– Стойте-стойте! А откуда мы знаем, что рассказы Тимура публиковались в Америке?

Гортензия Андреевна взглянула на нее с тревогой:

– Как откуда, Ирочка? Из приговора суда.

– Хорошо, а суд откуда? Из вонючих фотокопий, там, насколько я поняла, в качестве доказательств не был представлен даже подлинник журнала, не говоря уже о показаниях его сотрудников. Защита оспаривала тот факт, что именно подсудимый посылал рукописи в этот журнал, но не факт публикации как таковой. Это в суде было принято за данность, за аксиому, между тем вполне могло оказаться фальшивкой, состряпанной сотрудниками КГБ.

– Ну а что тогда так мелко? – усмехнулась Гортензия Андреевна. – Почему не в каком-нибудь солидном журнале?

– Действительно, уж врать так врать. Но с другой стороны, существует не нулевая вероятность, что настоящий номер солидного журнала циркулирует по нашу сторону железного занавеса, и тогда защита в две секунды доказывает, что дело сфабриковано, а эмигрантская газетенка кому нужна что там что тут?