Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры

Смех бедняков, не дрожащих за припрятанное золото, счастливым образом соединил старика с новыми друзьями. А он уже и то рассказал, что укрывал бежавшего из тюрьмы инквизиции, чем окончательно завоевал сердца, И скоро он стал совсем своим среди них, называя их по именам; тот предлагал старику кусок рыбы, та - белый хлеб, этот - глоток вина, и Грегорио пообедал по-царски.

Поев, заговорил о предстоящем путешествии в Рим.

- Ополоумел ты, падре? Чего тебе там делать? Пешком через Каталонию, Францию и бог весть еще по каким местам? И не думай! Останешься с нами.

- Жить будешь у меня в сарае, - решил матрос. - Там у меня куча мешков, спать будешь, как король. По крайней мере, постережешь мешки, пока я шатаюсь вдоль побережья, от Кадикса до Барселоны.

- Да у меня здесь сестра, Никодема, - признался монах.

- Графиня, что ли? - сверкнула зубами черная Иоланта.

- Прачка. Как и матушка была. Да ведь мне надо в Рим...

Ему не дали договорить. Оказалось, они знают Никодему - живет она неподалеку, муж ее погиб на войне, и тяжело ей приходится с тремя-то детьми. Ну, ладно. Пусть монах поселится у нее, а за мешками матроса все-таки присматривает.

Взвыла корабельная сирена, все вскочили. За работу!

- Вечером увидимся, падре! - дружески хлопают его по плечу. Отпразднуем твое появление и позаботимся о тебе. Беднякам никто не поможет. Надо самим...

Они ушли. Грегорио остался один среди бочек и ящиков. Он тронут. Вот стоит мне пройти пару шагов - и опять есть у меня сынки да дочки, как в Маньяре... Опять есть, о ком заботиться. Гм, говорите, вы позаботитесь обо мне? Хе-хе-хе, ладно, увидим, кто кому еще поможет! А Рим и впрямь далеконько. Что ж, буду нести покаяние в Севилье, решает старик, с улыбкой глядя на быстрые воды Гвадалквивира, как глядел в тот день, когда его выгнали из Маньяры.

* * *

Мыльная пена вспухает на щеках Мигеля, растет, белая, густая, уже все лицо скрылось под нею, только глаза темнеют из-под белоснежной маски.

Брадобрей точит бритву на оселке, а сам болтает:

- У нашего короля, сохрани его бог, уже давно пусто в кармане, вот он и выкручивается как знает. Извольте рассудить, ваша милость, хотят поправить дело налогами. И я, жалкий цирюльник, которому и так-то высоко до кормушки, должен платить пятьдесят реалов налогу. Не кажется ли вам, что это невыносимо, ваша милость?

- Начисто невыносимо, - подхватывает прислуживающий Каталинон.

Мигель открывает рот, и оба напряженно ждут, как изволит рассудить его милость. Но его милость просто забавляется тем, как от движения губ меняется выражение мыльной маски, и ничего не говорит.

- Это бесчеловечно, - продолжает брадобрей, занимаясь своим делом. Так сосать соки из народа...

- На кого же ты жалуешься - на короля или на графа де Аро? соблаговолил наконец заговорить Мигель.

- Король тому виной! - восклицает брадобрей.

- Де Аро! - возражает Каталинон, и оба неприязненно смотрят друг на друга.

- Конечно, король, - стоит на своем цирюльник. - Его охоты и праздники - дорогое удовольствие, а все за наш счет.

- Де Аро - грабитель, - твердит Каталинон. - Такой же, каким был Лерма. Его мошна пухнет, а мы затягивай пояса.

- Поторопитесь, - сухо обрывает их Мигель, вспомнив о письме Соледад сегодня оно наконец-то пришло, и Мигеля не интересует ни король, ни министр.

- К вашим услугам, сеньор, - кланяется брадобрей. - Но я утверждаю: всякий, кто сваливает вину с мастера на подмастерье, помогает безобразию. Мой зять - придворный лакей, и у меня самые надежные сведения. Де Аро просто кукла, его выставляют вперед, чтоб король мог за его спиной творить что угодно.

- Как ты говоришь о короле, негодяй?! - вскипает Мигель.

- Молчу, ваша милость, молчу, - испуганно бормочет брадобрей и, ловко скользя бритвой, постепенно снимает пену с лица. Но он не может долго молчать и вскоре начинает снова: - А кто, спрошу я вашу милость, придумал посылать наших солдат на помощь чешскому Фердинанду? Тоже де Аро? Видишь, Каталинон, все твои рассуждения построены на песке. А уж войска - особенно дорогое удовольствие. Разве я не прав, ваша милость?

- Прав, - отзывается Мигель. - Но ты забываешь, что я тороплюсь.

- Я готов! А видишь, - ухмыляется брадобрей, обращаясь к Каталинону, сами их милость того же мнения, что и я. Эх, кому это надо - делать хоть что-нибудь на пользу малым сим? Пусть себе прозябают! Пусть радуются, что вообще существуют... Ваш слуга, сеньор.

Каталинон, ворча, подает Мигелю медный таз с водой. Цирюльник складывает свой бритвы, принимает мзду и уходит.

- Тоже мне мудрец, чтоб ты своим мылом подавился, - бранится вслед ему Каталинон. - Что это, ваша милость, каждый олух убежден, что он во всем прав...

- А ты разве не такой же? - возражает Мигель, и Каталинон забывает закрыть рот. - Ну, хватит болтать, пустомеля. Шпагу! Перчатки! Шляпу!

Мигель еще раз пробегает глазами письмо Соледад.

Да, да, собственной своей рукой, ему одному, она написала: "Завтра пройду с дуэньей по набережной..."