Дом сестер

Они могли думать что угодно. Но в их уважении, пусть даже иногда выраженном против воли, я была уверена. Они знали, что процветание фермы Уэстхилл — это моя заслуга. Экономический кризис в тридцатые годы мы выдержали лучше, чем многие другие, и я чувствовала, что за это многие мною восхищались. «Она дымит как вытяжная труба, а пьет как мужик!» — говорили обо мне. Откуда им было знать, что я бываю очень мягкой, очень нежной… После Франции и смерти матери, казалось, я утратила все, что во мне было, — нежность, ранимость и чувственность. Я только знала, что глубоко во мне еще живет юная Фрэнсис Грей и что иногда она опять появляется, словно не было никогда ничего злого, словно она никогда не видела мрачной стороны этого мира.

Но на горизонте поднимались темные облака, и хотя я в основном была занята коровами, овцами и лошадьми, даже в сонном Дейл-Ли в Северном Йоркшире не могла не знать, что происходит за границей.

В марте 1938 года немецкие войска вступили в Австрию. В сентябре на Мюнхенской встрече четырех держав — Германии, Англии, Франции и Италии — Гитлер получил одобрение на присоединение к Германии Судетской области Чехословакии. В октябре немцы заняли территорию Судет, а в марте следующего года уже вошли в Прагу. В Англии было неспокойно. В апреле 1939 года объявили всеобщую воинскую обязанность. Это напоминало 1914 год: все говорили о войне, и по всей стране распространялись тревожные настроения. Те, кто всегда предостерегал от прихода Гитлера, получили подтверждение своим мрачным прогнозам, а те, кто до сего времени не испытывал никакого беспокойства, почувствовали, что недолго еще им придется закрывать на это глаза.

В течение всего этого времени я эгоистически думала: «Как хорошо, что Джон уже слишком стар. В пятьдесят два года его, по крайней мере, не пошлют на войну».

И в первый раз я была по-настоящему рада, что у меня нет детей, так как вполне возможно, что сын оказался бы в числе призывников, и тогда я сошла бы с ума от страха.

Просто в жизни так устроено: радости, как и несчастья, редко распределяются равномерно — как правило, все приходит одновременно. Наша жизнь, начиная с 1918 года, текла без особых взлетов и падений. Теперь же, двадцать лет спустя, злые силы опять вступили в заговор.

1 сентября 1939 года немецкие войска вступили в Польшу. 3 сентября Англия и Франция объявили Германии войну.

В тот же день Виктория нанесла нашему отцу удар, который, по моему убеждению, в конечном счете убил его.

Сентябрь 1939 года

Во всей Англии 3 сентября 1939 года вряд ли нашелся бы хоть один гражданин, который с раннего утра не сидел бы перед приемником и не слушал бы взволнованно периодически передаваемые специальные сообщения.

За два дня до этого немцы напали на Польшу. Мир не мог больше оставаться в стороне и наблюдать за тем, как Гитлер бесцеремонно реализует свою политику экспансии и не моргнув глазом пренебрегает всеми договорами и соглашениями. Все признаки указывали на войну.

Премьер Чемберлен предпринял последнюю попытку предотвратить беду: утром 3 сентября английский посол в Берлине передал немецкому правительству ультиматум, в котором содержалось требование немедленного прекращения военных действий в Польше до одиннадцати часов. И вот побежали минуты, и все задавались вопросом — пойдет ли Гитлер на уступки.

Раньше у Фрэнсис не было времени, чтобы интересоваться событиями, происходящими в мире, но в то воскресное утро она сидела перед приемником, ни на секунду не покидая дом и ощущая почти болезненную нервозность. Она уже понимала, что война неизбежна, по какой-то причине ни на секунду не сомневаясь, что немцы не примут ультиматум.

В десять часов появилась Виктория, растерянная и значительно менее аккуратно одетая, чем обычно. У нее был такой вид, будто она этой ночью ни минуты не спала, а в ее сорок четыре года ее лицо уже не могло просто так скрыть следы бессонной ночи. Впервые она показалась старой. Ее глаза опухли, словно она плакала. Складки в уголках рта углубились. Фрэнсис удивилась, что пустоголовая сестра — как она втайне называла Викторию — так близко к сердцу приняла новость о предстоящей войне, что забыла как следует причесаться и наложить макияж. Но, как выяснилось, волнение Виктории вообще не имело ничего общего с международной политикой.

— Где отец? — спросила она суетливо и огляделась в кухне, где Фрэнсис и Аделина сидели перед приемником. Фрэнсис курила одну сигарету за другой, а Аделина пила молоко с медом, чтобы успокоить нервы. Она заявила, что при ее возрасте — чуть меньше восьмидесяти лет — разворачивающиеся события ей однозначно не по силам.

— Отец пошел на могилу, — ответила Фрэнсис, — но до одиннадцати обещал вернуться.

— Точно?

— Конечно, — ответила Фрэнсис раздраженно, поскольку уже догадалась, что голова Виктории занята явно не ультиматумом Чемберлена. — В одиннадцать с большой долей вероятности мы уже вступим в войну с Германией. Отец очень этим обеспокоен.