Однажды, холодным февральским днем 1929 года, он так долго не возвращался домой, что я уже стала беспокоиться и отправилась его искать. Как я и предполагала, отец оказался на кладбище. Был вечер, но дни стали уже длиннее, и на голубом небе проплывали длинные, разорванные темные облака. Отец сидел на пеньке напротив могилы мамы. Он, кажется, не замечал холода и только смотрел вверх, в это высокое небо, наполненное фантастическим светом уходящего дня. Он не слышал, как я подошла, и вздрогнул, когда я тронула его за плечо.
— Отец, — сказала я тихо, — уже поздно. Пойдем домой.
— Иди, Фрэнсис, — сказал он, — я приду позже.
— Очень холодно. Ты…
Отец перебил меня, раздраженно и сердито, чего уже не случалось несколько лет:
— Оставь меня в покое! Ты не имеешь права решать за меня! Я пойду домой, когда захочу.
— Отец…
— Иди же наконец, — сказал Чарльз почти умоляюще. Я поняла, что дальнейшие препирательства не имеют смысла, и отправилась домой одна.
Этот день я хорошо помню еще и потому, что дома обнаружила письмо от Элис. Оно, должно быть, пришло еще днем, но я весь день была занята и не видела его. Она писала, что в конце января у нее родилась вторая дочка и что все идет хорошо.
Я была очень удивлена, поскольку не знала, что она опять беременна. Ее старшей дочери скоро будет три года. Элис действительно вышла замуж за оказавшегося очень симпатичным, но просто
Наверное, нужно было принять ее объяснение: она боялась одиночества и делала все, чтобы его избежать. Странным было только то, что это так не соответствовало самой натуре Элис — во всяком случае, той Элис, которой она когда-то была; той, которая много, много лет тому назад сидела со мной на стене, огораживающей сад, позади дома, курила и смеялась, а потом утешала меня, когда мне стало плохо; той, которая спорила с моим отцом об избирательном праве женщин и потом в первых рядах участвовала в демонстрациях в Лондоне. И теперь эта женщина, движимая отчаянием, вышла замуж за кроткого бесхарактерного мужчину, который носил ее на руках, но не мог быть для нее соответствующим ей партнером…
О чем она с ним разговаривала? Что понимал он из того, что двигало ею и занимало ее? Но, возможно, теперь это было для нее не так важно — найти мужчину, с которым она могла бы говорить. Возможно, на сегодняшний день ей нужно было то тепло, которое ей мог дать Селли. А может быть, его обожание грело ей душу…
Хотя из-за Джорджа между нами возник серьезный конфликт и наша дружба в принципе разрушилась, я все еще переживала из-за таких ее метаморфоз. Ее запугивали в тюрьме — и действительно доконали. Самая сильная женщина из тех, кого я знала, теперь стала маленькой и слабой, зависимой и беспомощной. А узнав новость о рождении второго ребенка, я окончательно похоронила надежду, что Элис когда-нибудь освободится от всего этого, уйдет от своего жалкого Хью и займется тем, на что она способна — может быть, будет писать книги или издавать газеты…
Я все время представляла ее себе сидящей в мансардной комнатушке где-то в центре Лондона, с растрепанными волосами, с сигаретой в зубах; рядом — стакан виски, а перед ней — пишущая машинка, на которой она сосредоточенно что-то строчила, отрешившись от всего мира. А вместо этого она вытирала сопливые носы своим детям и содержала в порядке мрачную квартиру Селли… И я ничего не могла в этом изменить.
Но в общем и целом это было мирное время, когда моя любовь к земле, на которой я жила, все больше крепла, а работа в равной степени как выматывала, так и по-настоящему приносила удовлетворение. Боль из-за того, что я не могла выйти замуж за мужчину, которого любила, утихла. Нынешний Джон, как любовник, был более терпимым, чем если б он был моим мужем. Определенным образом я вытянула более счастливый билет — и в то же время нет. То, что наши отношения оставались тайными, конечно, причиняло мне боль, хотя я все время пыталась уговаривать себя, что не играет никакой роли, являемся ли мы официально парой или нет. Что имела Виктория от того, что называлась «миссис Ли»? Люди считали меня старой девой, а те, кто знал меня со времен моего участия в движении суфражеток, тайком констатировали: неудивительно, что на «такую» не клюнул ни один мужчина.