Я была вынуждена умело пользоваться своим талантом, дорогая сестра, и мне это давалось значительно тяжелее, чем тебе, так богато одаренной природой. Я всегда должна была отвлекать внимание окружающих от своих блеклых глаз и угловатых форм лица. Не каждая обладает розовыми щеками и ямочками. Я компенсировала это глубокими вырезами и обнаженными ногами. Мои ноги были действительно красивыми — возможно, они были даже самой красивой частью моего тела. Я любила тонкие шелковые чулки, которые носили в двадцатые годы, легкие, пастельных тонов туфли, легкие ткани для платьев.
Джон был уже не тем мужчиной, каким был раньше и которым больше никогда не станет. Он много пил, он мог быть злым и ранимым. Но он заставил меня почувствовать себя желанной, и через всю его резкость я ощущала что-то от той неизменной любви, которую он испытывал ко мне со времен нашего детства».
Виктория стала хозяйкой в Дейлвью. Ее свекровь умерла в 1921 году. Сестра часто оставалась одна, скучала и все чаще приходила к Чарльзу, чтобы поныть и пожаловаться. Она была все еще очаровательной, но теперь на ее лице застыло выражение легкого раздражения. Она оставила надежду когда-нибудь родить ребенка, и это превратило ее в глубоко разочарованную женщину.
Джон, впрочем, не был причиной того, что у них не сложилось с ребенком — я знала об этом задолго до того, как через несколько лет родился его сын Фернан. Я была дважды беременна от него — в 1923 и 1925 году. Все уладила в Лондоне — главным образом ради отца. Я полностью исчерпала свой кредит доверия у него, а точнее говоря — даже превысила своим пребыванием в тюрьме перед войной. Став матерью-одиночкой, потеряла бы все, что еще могло остаться от него. Было не так легко, как звучит сейчас, но других вариантов не существовало, а я не привыкла жаловаться на неизбежность.
В марте 1933 года мне исполнилось сорок лет. Это было время охватившей весь мир депрессии, и нас здесь это тоже коснулось. Многое изменилось в мире. Россия стала республикой, в Москве правил Иосиф Сталин. Тамошняя революция унесла множество жизней и принесла много горя. Люди там жили в нищете и страхе. У нас, в Англии, на трон взошел король Эдуард VIII, беспринципный нерешительный человек, который в 1936 году из-за своей любви к разведенной американке Уоллис Симпсон отрекся от престола и передал правление своему брату, герцогу Йоркскому. В Германии в январе рейхсканцлером был избран Адольф Гитлер. Но здесь еще никто не представлял, какие последствия это будет иметь для всего мира, и в том числе для Англии.
Сорокалетие ничего не изменило в моей жизни. Виктория рыдала на мой день рождения, так как он напомнил ей о том, что скоро придет и ее очередь. В тот период она очень плохо выглядела. Мне кажется, Джон действительно вытирал об нее ноги.
В течение всех этих лет я, как и прежде, каждое воскресенье ездила к своему брату Джорджу в его коттедж под Скарборо. Я привозила ему еду и напитки, краски и холсты. Иногда он позволял мне немного убраться и стереть пыль. В целом же он сам все содержал в порядке, а сад все больше превращался в райский уголок. Многие небольшие кусты и деревья, которые он посадил, за это время выросли и образовали цветущие душистые заросли. Летом от калитки дом уже не был виден. Но зимой завеса тумана окутывала голые ветви, и волны Северного моря глухо и зловеще бились о крутой берег, и тогда я начинала беспокоиться за брата. Самоубийство Филиппа в 1911 году всю жизнь лежало камнем на моем сердце, и я опасалась, что Джордж от одиночества и мрачных мыслей может также однажды решиться на подобный шаг.
Меня беспокоило, что его картины не стали радостнее. И через двадцать лет после войны он по-прежнему рисовал все те же черные физиономии под мрачным небом, как и тогда, после своего возвращения. Неужели его душа никогда не обретет мир? Я должна смириться с тем, что он больной человек, для которого нет средства исцеления.
Молли, его любимая собака, умерла в 1925 году. Ей было 17 лет! Джордж не обмолвился об этом ни единым словом и никак не проявлял своих чувств, что меня очень встревожило. Через несколько недель после смерти Молли я привезла ему в корзине взъерошенного щенка, но Джордж отказался его взять, и мне пришлось забрать его и оставить себе. Он стал большой, красивой собакой, самой умной из всех, что я знала; кроме того, он был очень верным другом. Пес очень подошел бы Джорджу, и я всегда сожалела, что брат отказался от него.
Что касается отца, то он жил тихой, меланхоличной жизнью, часто ходил на могилу нашей матери и просиживал там часами. То ли он вел с ней немой диалог, то ли вспоминал прошедшие годы, представляя себе картины тех лет, когда оба были молоды и счастливы и объединились против остального мира, — я не знаю.