Дом с семью головами

Карлсен подержал вещицу. Снизу мрамор был испачкан чем-то тёмным. Структура и запах пятна не оставляли сомнений – этим убили хозяйку комнаты.

Карлсен вернул слона к его паре и прошёлся до окна.

– Томпсон выдвинул теорию, но она пока не подтвердилась.

– Что за теория?

Карлсен вкратце изложил суть.

Бульденеж фыркнул:

– Ольга бы так не поступила. Не так примитивно, понимаете?

Он вскинул руки, возмущаясь:

– Вот потому её и не понимал никто! Её мир был устроен слишком сложно для обычного разума. А она никогда специально не усложняла, всегда говорила как есть. Устами младенца, что называется…

У него запершило в горле. Переждав кашель, он сипло рассмеялся и возбуждённо произнёс:

– Это ведь детское поведение: ребёнок шкодит, затем прячется и наблюдает, следит за реакцией взрослых. Игра такая, понимаете?

Бульденеж продолжал посмеиваться, а его горло свистеть.

Адам Карлсен гораздо менее весело заметил:

– К сожалению, не у всех взрослых имеется чувство юмора.

– Это верно.

Старик успокоился и вздохнул.

– Никто не представляет, как малышке было тяжело. Я всегда говорил ей, чтоб поддержать – художнику не может быть хорошо. Если ему хорошо, он уже не художник. Художнику должно быть плохо. Она и терпела.

Вновь тяжкий вздох.

– Почему она рисовала цветы? – спросил Карлсен.

– А вы как думаете?

– Яркие цвета? – предположил Адам. – Ей этого недоставало?

– Верно, верно. А ещё, потому что она срисовывала. Я подарил ей свою коллекцию открыток с репродукциями известных полотен. Это была очень хорошая подборка на цветочную тему.

Они переглянулись, и Бульденеж с сожалением добавил:

– Вряд ли ей кто-то до этого дарил цветы. Талант ведь у малышки был, но ему не дали времени раскрыться… Как жаль! Не успела, бедняжка, не успела…

Лысая макушка сделала два досадливых покачивания.

– Работы, что она копировала, не приносили ей радости. Она хотела их сжечь. Я уговорил развесить их по дому. Так они были спасены. Мы вместе решали, куда и кому что лучше подойдёт. Но боюсь, фиалок там не было.

– Как вы думаете, что здесь изображено? – Карлсен указал на чёрную воронку.

Пожилой мужчина покачал головой.

– На моей памяти это впервые, чтоб она такие мрачные картины писала.

– По-вашему, это завершённый образ? Или она собиралась разбавить картину цветом?

– Художнику сложно понять, когда его работа завершена, – посетовал Бульденеж. – Самая бесконечная работа на свете.

Карлсен не согласился:

– Думаю, доктору Джейкобсу ещё сложнее понять, когда его работа завершена.

– Верно. Доктор в чём-то и есть художник.

Старик прокашлялся и поглядел на воронку более пристально.

– Возможно, это монастырь, какая-нибудь старая башня или винтовая лестница, по которой Ольга поднималась в свою келью, – хмуро промолвил он. – Ольга старалась не говорить о днях, проведённых там, но однажды в нашей с ней беседе она назвала их столбом чёрной пыли. Она помнила, как её совсем ребёнком забрала полиция и отвезла в тот приют. Представляете, её собственная мать в это время пила чай с пирожными на хозяйской кухне!

Бульденеж перевёл взгляд на Мадонну с младенцем.

– Вот откуда ноги у этого цинизма. Бедняжка…

– В таком случае я нахожу это странным.

– Что ж тут странного?

Адам Карлсен поднял с пола кисть.

– Видите?

На щетине оставалась краска.

Бульденеж привстал и надел пенсне. Его лохматые брови подпрыгнули.

– Красный. Она собиралась что-то нарисовать красным, – озадаченно произнёс он.

– Или…

Карлсен внимательно изучил палитру. На ней лежал открытый тюбик синей краски.

– Скажите, из каких цветов получают фиолетовый?

– Из красного и синего.

– Отлично. В палитре как раз отсутствует фиолетовый. Глядите.

Старик, поглядев, кивнул и спросил:

– Она хотела нарисовать что-то фиолетовым?

Карлсен пожал плечами, бросив словно невзначай:

– Может, фиалку?..

8

Руки Томпсона – одна в перчатке, другая голая – продолжали щупать ветер, ворошивший его волосы и одежду. От холода начали ныть уши.

– Слышите этот скрип? – спрашивал Майкл Джейкобс.

Томпсону казалось, что скрипела керосиновая лампа, её корпус и ручка были из металла.

– Слышу…

– Это открылась крышка гроба.

В ушах застучало сердце.

– Где?..

– Там, рядом с вами.

Джеффри остановился.

Он был готов согласиться, что видел волны, и лодку, видел шум и вьюгу в цветах, которые постоянно менялись. Но меньше всего сейчас он хотел бы видеть гроб. Если он окажется ещё и тем самым…

На лбу выступил пот.

И вдруг – откуда-то снизу – голос:

– Джеффри?

Тихий бездушный голос. У того, кто им говорил, словно не было желания общаться.

Томпсон замер.

– Это ты, Джеффри?

Можно ли в это поверить?

– Где ты? – связки Томпсона свело спазмом.

– Иди на мой голос, Джеффри.

Холодный, чёрствый… Или за много лет стал мягче?..

– Где?

– Джеффри, я здесь…

Томпсон шёл вперёд, не помня про обрыв, про огонь в пустом доме, про то, был ли он ещё жив и была ли жива она.

– Ты вернулась? Ты останешься здесь навсегда?