Дом проклятых душ

…Да, конечно, про то, что новый Горностай был местный, завитинский и взялся из 36-го года, – это он ляпнул не подумавши, размышлял Жука, глядя вслед Машке, скрывшейся за занавесками. Она не могла не обратить внимания на одежду этого парня! Но Машка тоже прокололась – слишком уж старательно уверяла, что не читала ту перевернутую красную надпись на стене. Любой нормальный человек попытался бы ее прочесть, а уж филолог-то – всенепременно! Нормального человека (Жука имел в виду прежде всего себя) сбивал с толку этот знак – ѣ, ну а филолог, конечно, сразу догадался бы, что это буква ять, а потом и другие буквы к нему подогнал бы.

Когда Жука – благодаря вовремя найденным запискам Василия Жукова – прочел надпись полностью, а не только первые три слова, он заинтересовался этой буквой. Почитал про нее в Википедии, даже смешной стишок выучил – так называемый мнемонический, для запоминания слов, в которых следовало писать эту букву ять, которая звучанием ничем не отличалась от нормального звука Е:

Бѣлый, блѣдный, бѣдный бѣсъ
Убѣжалъ голодный въ лѣсъ.
Лѣшимъ по лѣсу онъ бѣгалъ,
Рѣдькой съ хрѣномъ пообѣдалъ
И за горький тотъ обѣдъ
Далъ обѣтъ надѣлать бѣдъ.

Стишки были длинные, дальше Жука забыл. А слов с ятем было вообще безумное количество. Можно было только пожалеть несчастных дореволюционных гимназистов, которым следовало все их вызубрить.

Машка, конечно, первые три слова смогла прочитать, ну а последние ей было видеть совершенно необязательно. Даже вредно. И не только для ее нервишек, но главное – для самого Жуки. Хорошо, что они сохранились только в дневнике прадеда…

А вот интересно, Машка смогла не только прочитать, но и понять, что значат хотя бы эти слова: «На двѣ его головы»? Жука-то сам не догадался – Глафира помогла. Бесценная Фирочка-Ирочка-Глафирочка!

При мысли о ней по Жукиным губам скользнула невольная улыбка…

Он помнил Глафиру с юности. Она часто снилась ему тогда… нет, вернее будет сказать, являлась ему во сне: сначала черной козочкой, потом – женщиной с блудливыми повадками, желтыми – нет, янтарными! – глазами и твердыми смуглыми грудями. Ее ноги, поросшие густой черной шерстью, – стройные, изящные женские ножки в густой звериной шерсти и с копытцами, с копытцами! – доводили его до исступления. Потом он узнал, что Глафира, при всей виртуозности своих превращений в обольстительную красотку, с ногами своими ничего не могла поделать. Ничего! В тех сновидениях – или все же видениях?! – в которых Жука испытывал первые юношеские неистовые оргазмы. Эти встречи были настолько реальны, что по утрам губы Жуки были распухшими от поцелуев, а на простынях почти не оставалось следов бурных извержений, как будто он и в самом деле извергался в чье-то сладостное лоно.

Вскоре он заметил, что черных коз в Завитой – две, причем невозможно было понять, где они живут. Одна из них иногда мелькала около дома Ермоленко – это была фамилия деда и бабки Машки Мироновой. Но эта козочка прибегала таясь, заглядывала из-за забора во двор – тотчас прибегала Агриппина Ефимовна, Машкина бабушка, поила козу, вычесывала из ее шерсти репешки, но тоже таясь, явно стараясь, чтобы никто ничего не видел.

Жука увидел ту козочку случайно и долго потом крался за ней, мечтая ее позвать – и боясь. Он ведь не знал, как зовут ту, с которой он любострастничал во сне, не знал, каким именем попытаться окликнуть козу. Вдруг она оглянулась, и Жука увидел, как сердито блеснули ее черные глаза.

Не та! У той были желтые.

Янтарные…

Жука тогда и огорчился, и обрадовался разом. Он не хотел, чтобы ту козочку, его козочку видел кто-то еще, пусть это всего лишь бабка Машки Мироновой.

А ночью к нему явилась его бесподобная любовница, назвала свое имя – Глафира, сказала, что другая коза – это ее сестра, которую зовут Марусенька, но от нее лучше держаться подальше, – и простилась с ним после бурных ласк. Но пред тем как исчезнуть, сообщила, что однажды позовет его, чтобы он мог получить то сокровище, что оставил ему почти триста лет назад его предок – разбойник Донжа.

Жука, конечно, наивно спросил, а нельзя ли уже теперь забрать сокровище.

– Еще не время, – покачала головой Глафира. – Ты должен вырасти, и должны вырасти те, кто поможет тебе снять с сокровища заклятие.

– И что, с ними придется делиться? – нахмурился Жука.

– Нет, оно достанется только нам с тобой, – пообещала Глафира. – Жди. Когда я тебя позову. Жди!

Прошло много лет, но Жука никогда не забывал Глафиру. Родители уехали из Завитой и сына с собой увезли. Конечно, отец в городе хорошую работу нашел, но настоящая причина была такая, какую и назвать стыдно.