Дом проклятых душ

Прямоугольничек удалось подцепить сразу, спасибо и на том! Да, это была визитка…

Маша повернула ее лицевой стороной и прочла: «Иван Горностай. ООО «Клад». Геологические изыскания». Ну и номер телефона.

Телефон, слово «Клад» и геологические изыскания – все это Машу не интересовало, но… но имя!

Иван Горностай!

Все-таки Иван Горностай.

Собственно, она даже не удивилась, только плечами пожала.

Итак, Ванечка тоже Иван Горностай, что и требовалось доказать.

Но что это доказывало, Маша представления не имела.

Что-нибудь стало понятнее? Да ничего! И тем не менее – вот дом, вот крыльцо, вот дверь…

Маша сунула визитку в карман куртки, перекрестилась – и поднялась по ступенькам к двери.

Осторожно толкнула ее… потом нажала сильнее…

Да, та же самая комната, облепленная листами бумаги, испещренной какими-то потертыми строчками. Та самая комната, в которую она вошла в Завитой-второй.

Точно, та же самая! Вот и красная перевернутая надпись на стене у самой двери – на единственном желтом старом листке: «ıqʚоvоɹ оɹǝ ѣʚɓ ɐн».

Маша тупо смотрела на эти слова, зачем-то изо всех сил стараясь их прочесть. За стараниями она прятала свой страх.

Только сейчас заметила, что бумага на стене рядом с этими словами оборвана аж до облупленной штукатурки.

Почему оборвана бумага? Просто так? Или чтобы скрыть часть надписи?

И внезапно Маша разгадала эти слова, только что казавшиеся непонятными!

«На двѣ его головы» – вот что там было написано.

На какие еще головы?! Чьи?! И почему именно на две? Что за тип с двумя головами?! И почему красным написано, как будто кровью? И эта буква ять в слове «две»… Это что, еще до 1918 года, до большевистской реформы русского правописания, отменившей ять, написано?!

Маша передернулась в ознобе ужаса.

Лучше бы не читала, честное слово!

Стало еще страшней и захотелось бежать отсюда, но вернуться домой она уже не могла, поэтому снова перекрестилась, подскочила к другой двери и рванула ее за ручку.

Зря старалась! Дверь даже не дрогнула.

Из дневника Василия Жукова, 1930 год

Не сразу, но все же улегся страх после той ночной встречи, а немного погодя нашел я человека, который решился рассказать мне подробней про Глафиру и Марусеньку. Был этим человеком, как я уже упоминал, Лаврентьич, но пришлось мне его крепко подпоить, чтобы он развязал язык. Купил я четверть [13] самогона у своей хозяйки ну и взялся за бывшего бригадира. И вот что Лаврентьич мне поведал.

В восемнадцатом году, во время начинающегося голода, нагрянул в Завитую отряд продразверстки, и совместно с комбедом [14] взялись они выметать из закромов последние запасы хлеба. Ну, понятное дело, те, кто поумнее, зарывали мешки в землю и вообще прятали кто где может. Ведь пришлые мели все подчистую, плевать продотрядовцам было, что семьи с детьми помрут! И вот явились они в один дом, где жили сестры-сироты: Глафира и Марусенька.

Когда уполномоченные пришли, девки хлебы пекли. И продотрядовцы взяли все восемь свежевыпеченных караваев да и подались восвояси. Девки за ними, по двору бегут, так просят вернуть и этак. Куда там! Глафира и говорит:

– Так-то ты, голубчик, поступаешь? Ладно! Ну, попомнишь меня…

Взяла горсть земли да и бросила в спину начальника отряда. И Марусенька то же самое сделала, только недобросила немного.

А он до плетня дошел, да и ноги подкосились… упал, вздохнуть не может, так и помер где упал!

Большевики глаза вылупили.

– Ведьма, – кричит кто-то. – Ведьма его испортила!

А другой его в бок тычет:

– Ты что опиум для народа распространяешь? Ведьм отменили вместе с богом!

Стоят пришлые, косятся друг на друга: видели своими глазами, что девка их председателя испортила, а не возьмешь: начнешь говорить про порчу – пережитком старого мира прослывешь.

– Ладно, – сказал кто-то, бывший поумней прочих. – Пошли прочь отсюда.

И ушли. Караваи девкам забрать позволили, а потом и почти все зерно вернули, которое реквизировали. Сильно их сестрички перепугали!

– А где теперь эти Глафира с Марусенькой? – спрашиваю я осторожно. – Я что-то таких не видал, не слыхал о них.

Заюлил глазами Лаврентьич:

– Да бес их знает, где они. Видать, побоялись, что их за того продотрядовца заарестуют, вот и подались прочь из Завитой. Да и все мы боялись, что другим разом придут солдаты, чтобы нас грабить, но никто больше сюда не совался. Хоть и отменили ведьм вместе с богом, а все ж и того, и другого боялись по-старому, как будто неотмененных!

– Стало быть, зря девки в побег ударились? – говорю.

– Стало быть, зря, – кивает Лаврентьич.

– А может, они и не сбежали никуда? Может, в деревне скрываются? – спрашиваю.

– Да кто ж их знает, – разводит руками Лаврентьич и поднимается со словами: – Ну, спасибо тебе, Василий Лексеич, за угощение, а мне пора и честь знать.

– Посиди еще, Лаврентьич, – начинаю уговаривать, наливая ему еще. И этак невинно роняю: – А правда, что ведьмы умеют всяким зверьем прикидываться? Кошками, лошадьми, свиньями, а то и козами?..