Дом окон

Что он имел в виду? Томас покачал головой. «Де Кастри считал, что мало кто может себе представить, на что способна живопись. По этой причине он не любил называть ее живописью. Он называл ее то „вратами“, то „движением“. Его любимым именем было „родовой канал“. Его дядя…» – сказал Томас и внезапно замолчал.

Что не так было с его дядей?

«Забудь про его дядю, – отмахнулся Томас. – У его дяди тоже были неподобающие идеи, которые он передал Рудольфу, а тот, в свою очередь, развил их по своему усмотрению».

Встречался ли он с ним, спросила я.

«С Рудольфом? Никогда. Он обещал навестить меня на выходных, но так и не приехал».

Писал ли он ему письма, пока жил в доме?

«Первое время. Затем случилось то, что заставило меня потерять веру в его идею живописи. Вернее, случилось то, что заставило меня слишком сильно поверить в его идею. В любом случае, я решил, что с меня достаточно общения с Рудольфом. Так я ему и написал. После чего между нами случился непродолжительный обмен гадкими любезностями, и больше я о нем ничего не слышал. – Томас посмотрел на меня, – Неужели ты собираешься купить дом, в котором я тогда остановился?»

Его вопрос застал меня врасплох. К тому времени мы были довольно состоятельны, и, несомненно, могли позволить себе такую существенную покупку, но подобная мысль никогда не приходила мне в голову. С какой стати мне покупать дом, в котором мой муж провел лето вдали от меня и от наших детей? Так я и сказала Томасу, на что он, облегченно выдохнув, сказал: «Замечательно, замечательно».

Я спросила, что не так с этим домом. Он ответил: «Боюсь, этот дом я оставил в более худом состоянии, чем в том, в котором он был, когда я туда приехал». Но за то время, заметила я, что утекло с тех пор, любой нанесенный им ущерб наверняка был исправлен. «Не всякий ущерб можно исправить», – сказал он.

То лето мы больше не обсуждали. Вскоре после нашего разговора рак Томаса обострился, и мысли наши были заняты более насущными вещами, чем события семнадцатилетней давности. За годы, прошедшие со смерти моего мужа, я много раз возвращалась к нашему разговору у камина в Рождественскую ночь. Не могу сказать, действительно ли поняла все, что поведал мне Томас. Через десять лет после того, как мы его похоронили, меня очень заинтересовала личность Рудольфа де Кастри. Я целые дни проводила в Принстонской библиотеке. О его картине много чего написано. Его работа основывается на сложных теориях, которые так любят ученые. Он даже написал книгу, название которой я уже забыла. Что-то по-гречески или на латыни, и означает магию мест или магию домов. Слог ее ужасен. Не стану утруждать себя изложением ее содержания.

Смею предположить, что вы собираетесь писать статью о проведенном Томасом времени в вашем доме для местного журнала. Я рассказала вам все, что знаю, хоть знаю я и не так уж и много. Томас никогда не вел дневников. Он утверждал, что картины – единственная летопись его жизни. Если ваш интерес имеет скорее научную природу, то я советую вам подробнее рассмотреть влияние теории Рудольфа де Кастри на творчество моего мужа. Все, что мне известно о де Кастри, лишний раз доказывает, что он был неприятным человеком, даже для творческих личностей. Возможно, именно по этой причине я не стала передавать профессору Райс мою с Томасом рождественскую беседу. Насколько мне известно, ни одному исследователю не удалось найти доказательств их знакомства. Тем не менее оно состоялось. Рудольф де Кастри оказал влияние на жизнь моего мужа.

В заключение Виола написала: «Даже после более чем трех десятилетий, воспоминания о последних словах Томаса о его летнем отъезде порождают во мне желание натянуть свитер. И я не в силах этого объяснить. Вы, несомненно, сочтете это старческим неврозом. Спешу вас убедить, что вы ошибаетесь. Надеюсь, что вы больше не потревожите мой покой, поскольку я рассказала вам все, что знаю. Желаю вам успехов во всех начинаниях».

Как только я дошла до конца письма, я вернулась к началу и прочитала его еще раз, а затем и еще один. В четвертый и пятый раз я пробежалась по нему глазами. Головная боль доносилась как будто издалека. Виола Бельведер рассказала мне… Что? Может ли ее письмо служить подтверждением моих догадок о том лете, которое ее муж провел в этом доме? Или я видела в письме то, чего там не было? Я снова бегло просмотрела листы, замедлившись на моменте их последнего разговора. Кажется, стоит узнать побольше об этом де Кастри. Я сложила листы и убрала их в конверт.

* * *