Дом Одиссея

В таком случае Пенелопа могла ответить – не как царица, само собой, а как мать. Это было допустимо, и она никогда не говорила ничего провокационного, а потому в некотором роде одно присутствие ее сына давало ей возможность быть услышанной. Но Телемах исчез, и сейчас, когда солнце все выше поднимается над Итакой, от его отсутствия скручивает все ее нутро. Она знает, что должна бояться этих красных кораблей, дрожать при мысли о том, что последует, кого или что они привезут, и все же сейчас – да, сейчас – она тянется рукой к тому месту, где всегда стоял ее сын, которого теперь нет, и боль пронзает ее насквозь.

Пилад появляется, лишь когда самый большой и величественный корабль спартанцев наконец занимает свое место и на берег кидают канаты. На нем полная броня, его шлем отполирован, поножи сияют на солнце, меч бьется о бедро. Эгиптий смотрит на него как на ребенка с деревянным оружием. Пейсенор, похоже, немного завидует юноше, старательно выпячивая грудь и выпрямляя спину. Пенелопа кидает на него взгляд и тут же отворачивается, благодарная за то, что под покрывалом не видно ее закаченных глаз.

Позади него стоят женихи. Антиной и его отец; Эвримах со своим. Даже Кенамон пришел посмотреть, что за знамение несут эти алые паруса. До него доходило множество слухов об этом Менелае – многие люди, никогда не видевшие львов, сравнивали его с этим зверем, и Кенамону, который как раз-таки видел льва и знал, что в высокой траве таятся охотящиеся львицы, которых не видно, очень хочется узнать, что имели в виду поэты.

Барабаны замолкают.

Их стук за утро стал настолько привычным, что люди в городе почти не обращали на него внимания, и он служил фоном для людских голосов, скрипа снастей и криков чаек. Его исчезновение заставляет и их замолкнуть. С борта спускают трап, и отряд воинов в сияющей бронзовой броне и шлемах с красными плюмажами сбегает – действительно сбегает, и это выглядит так мужественно – на причал. Там они выстраиваются в две шеренги по обе стороны трапа, пятками нависая над водой в попытке оставить место хотя бы для узкого коридора. Выстроившись, они трижды вздымают копья к небу и кричат:

– Менелай! Менелай! Менелай!

Есть два пути, по которым может пройти такая встреча, как эта. Во многих городах почти всех земель за таким громким кличем последовали бы дикие, восторженные аплодисменты, радостные возгласы, топот ног и крики «Да здравствует Менелай, герой Трои!». Возможно, именно этого здесь хотели добиться. Но жители Итаки не очень сообразительны, и все собравшиеся здесь, кроме кучки встречающих женщин и одного микенца, искренне поражены этим кличем. Менелай? Царь Спарты, герой Трои? И как его могло занести сюда? Именно поэтому вместо приветственных криков и общей восторженной шумихи спускающегося с корабля Менелая встречает тревожное перешептывание, разбавляемое лишь хлопаньем простыней на ветру и шуршанием подолов слегка грязноватых тог.

Менелай.

Вот и он.

Я помню его еще юношей, когда они с Агамемноном отвоевывали свое царство, попутно прихватывая соседние, которые, похоже, никто не собирался защищать. В то время ни он, ни его брат не считались эталонами для росписи амфор, но лишь потому, что еще не достигли того могущества, которое позволяет влиять на моду. Лишь когда они перебили врагов, захватили троны и провозгласили себя царями над всеми прочими, идеал мужественности начал меняться с высокой худощавой фигуры с рельефной и в то же время мощной грудью на более приземленные, почти прямоугольные формы, коими отличались оба брата. Тогда-то я начала понимать, в чем их сила: они достигли такого величия, что даже каноны красоты изменились в угоду им.

Итак, вот он. Мужчина, когда-то считавшийся довольно некрасивым, но силой власти, духа и оружия ставший одним из самых привлекательных в мире. Под влиянием времени его живот обвис, но плечи, мощная шея, выступающий подбородок и нос с горбинкой все еще не поддаются его воздействию. Темные кудри с отливом того же кровавого оттенка, что и его стяг, седеют на висках, и он не особенно-то тщательно ухаживает за бородой. Истинным спартанцам, как известно, не приходится работать над своей внешностью. Они либо идеальны с рождения, либо нет – и это тоже один из созданных Менелаем мифов. На нем тога цвета вечернего неба. Это тога Приама, царя Трои, снятая с его трупа, до сих пор с оставшимися на подоле засохшими каплями крови. Менелай утверждает, что ее ни разу не стирали, даже не понимая, что говорит неправду, – на самом деле ее стирали одиннадцать раз со времени падения Трои: дважды – нечаянно и девять раз – намеренно, когда она начинала вонять, а он даже не заметил и не придал этому значения.

Он не носит брони.