Дом Одиссея

– Клитемнестра. Несомненно, ее обвинят в том, что она призвала фурий отомстить за нее, но это не она наслала их на Ореста. Она пьет из реки забвения, воды которой смывают воспоминания о ее убитых детях, мертвом возлюбленном, – но вот имя Ореста остается. Она прижимает руку к нанесенной Орестом ране, та кровоточит, кровоточит непрестанно, но с ее губ срывается лишь: «Мой милый мальчик!» – и она бредет дальше по полям тумана. Как богиня мудрости заявляю: Клитемнестра не призывала фурий.

– Тогда кто? – спрашиваю и в ту же секунду понимаю, что ответ мне известен. – О небо. Ну и дела.

– Видишь теперь, что это дело не твоего ума.

– О да, дорогая сестрица, – весело щебечу я. – Гера застряла на Олимпе под надзором своего мужа. Ты прячешься как от смертных, так и от бессмертных, чтобы кто-нибудь случайно не проговорился Посейдону, что ты вот-вот освободишь Одиссея. Гермес, без сомнений, охотится на коров. Аполлон играет на лире. Артемида веселится в своих лесных чертогах. Что ж, похоже, из всех родственничков, способных помочь тебе помешать Менелаю сжечь эти острова дотла, тебе достался самый недалекий, легкомысленный и никчемный.

Непросто удивить богиню мудрости. И ее удивление выражается лишь крошечным вздохом, таким легким и незаметным, что он похож на попытку сдуть нахальную муху с кончика носа. Такой же вздох вырвался у нее, когда она случайно проткнула копьем сердце Паллады в поединке, после чего сказала: «Меня это многому научило». Паллада частенько мечтала, что когда-нибудь один из их дружеских поединков закончится в поле, где они рухнут на ложе из цветов и колосьев, прижав мечи к горлу друг друга. Эти мечты умерли вместе с Палладой, и теперь Афина лишь вздыхает тихо – о как тихо, – даже когда ее сердце разбивается.

Вот и сейчас она успокаивается.

Ведь Афина – воплощенное спокойствие.

И произносит, не глядя на меня – очень редко кто из родственников может посмотреть на меня прямо:

– Возможно, настанет время, когда я вынуждена буду обратиться к тебе.

Эти слова даются ей нелегко. Мне хочется сказать ей, что все будет в порядке, что я рядом, что я люблю ее. Но для нее немыслимо услышать подобное. Поэтому я просто киваю, не углубляясь, и она исчезает в одно мгновение в серебристой вспышке, в биении белых крыльев.

Ночью, после пира, Пенелопа подходит к окну в своей спальне, и ей кажется, будто кто-то поет.

Песня на чужом языке, который тем не менее ей уже знаком, пусть даже она не понимает слов.

Кенамон, египтянин. Он сидит в ее тайном саду – в саду, куда, вообще-то, не должна ступать нога мужчины, пусть даже и не в ее силах запретить им вход в этот укромный уголок. Она показала ему этот сад однажды, после отплытия Телемаха, и сказала, что он может приходить сюда в любое время в благодарность за ту помощь, которую он оказал ее сыну. Естественно, он не должен был находиться там в одно время с ней – это было бы слишком опасно, – но она надеялась, что сладкий запах цветов подарит ему небольшое утешение, ведь он так далеко от дома.

«Мой муж, как известно, тоже вдали от дома», – она чувствовала себя обязанной произнести эти слова, пробормотать, не разжимая губ и не встречаясь с ним взглядом.

«Конечно, – ответил египтянин. – Я уверен, что все его мысли только о возвращении домой».

И вот он сидит в ее саду и поет песни на своем языке, которого она не понимает.

Ему известно, что она все слышит, хотя, само собой, он никогда об этом не спрашивал.

Ей известно, что известно ему, хотя, само собой, она никогда этого не скажет. Мужчина поет для царицы Итаки? Это непозволительно. Но что, если чужестранец, незнакомый с правилами приличия, случайно запоет в цветущем саду под открытым окном?

Что ж.

Ох уж эти волнующие совпадения.

Они случаются.

И будут случаться.

Поэтому в темноту и только для нее летит песня Кенамона.

А двумя днями позже прибывают спартанцы.

Глава 13

На спартанских кораблях алые паруса, но, если вы все-таки не заметили, как они входят в бухту, об этом сообщат их барабаны.

Они отбивают ровный ритм, и каждый удар – это натянутые жилы, скрип зубов, взмах руки и согнутые спины гребцов, налегающих на весла. Бум-бум-бум-бум.

Они появляются с юга, с первыми лучами солнца направившись в гавань Итаки. Рыбацкие лодчонки разбегаются в стороны перед ними, а рыбачащие в них вдовы и девушки прячут лица за покрывалами, спешно направляясь к берегу с утренним уловом, бьющимся об израненные ракушками ноги.

Бум-бум-бум-бум.