Дом Одиссея

Женщина стоит вверху трапа, ведущего на пристань, ее руки расслабленно опущены вдоль тела, пальцы вложены в ладони двух служанок, поддерживающих ее, словно даже легкое покачивание корабля в гавани грозит ей потерей равновесия, являясь настоящим испытанием для изящных конечностей. Ее золотые косы увиты серебром и жемчугом, лицо покрыто свинцовыми белилами, воском, смешанным с сажей, подчеркнуты и удлинены брови, и без того имеющие идеальную форму. Губы тронуты кармином, и им же нарумянены щеки, подбородок она держит высоко поднятым, чтобы все убедились, что, несмотря на прошедшие годы, на всех рожденных ею детей, ее шея все еще похожа на длинную белоснежную шею священного лебедя, породившего ее. От ее глаз разбегаются морщинки, на бедрах и в верхней части рук появляются складки, которые она пытается скрыть утягиванием, притираниями из масел и измельченных металлов, охряной росписью и тем, как отводит плечи назад, но они все равно никуда не исчезают, ведь смертность оставляет свой отпечаток даже на тех, чья жизнь стала бессмертным мифом. Если какой-нибудь безрассудный незнакомец решится подойти поближе и принюхаться, он узнает, что от ее волос пахнет майораном, а от рук – розами. Я выдыхаю немного своей божественности, усиливая сладкий аромат, идущий от нее, чтобы даже стоящим на пристани показалось, что они уловили легкие нотки жасмина в воздухе, заметили сияние совершенства в ее мимолетной улыбке. Шепчу ей на ухо: «Добро пожаловать, любовь моя. Добро пожаловать».

Взгляд Пенелопы, кажется, прочерчивает к ней прямую, как полет стрелы, линию, притягивая все остальные. По толпе пробегают еле слышный вздох, едва заметная рябь; мужчины и женщины одинаково недоумевают, разглядывая женщину на палубе и постепенно понимая. Но этого точно не может быть, думают они; подобное ведь совершенно невозможно! Не на Итаке, не на этих пропахших рыбой островах, где самым интересным событием за долгое время может стать поимка исключительно большого кальмара. Это же она? Правда она?

Первым, не выдержав, подает голос Пейсенор, полузадушенным шепотом повторяя этот вопрос на ухо стоящему рядом Эгиптию:

– Это же не?..

– Так и есть, – шепчет в ответ Эгиптий. – Всемогущий Зевс, сохрани нас.

И, словно дождавшись этой волны узнавания, как оратор ждет своего выхода, женщина начинает спускаться, по-прежнему поддерживаемая служанками, словно любой шаг может обратиться смертельным падением. Царевич, воины и жрец следуют позади, не прилагая ни малейшей попытки затмить величественное появление этой особы, этакие образчики воплощенной мужественности, с лязгом и скрипом идущие за ней по пятам.

Менелай стоит рядом с Пенелопой, уже скрестив руки на груди, и его кривая улыбка перебирается на одну сторону лица, словно подумывает вовсе с него сбежать. Они ждут, пока женщина подойдет, но та особо не торопится. Приходится подождать, пока она отвесит поклон царице Итаки, выпрямится, улыбнется, смущаясь, и благонравно опустит взгляд в землю.

– Пенелопа, – произносит Менелай. – Ты же помнишь мою жену Елену, не так ли?

Глава 14

Когда-то в Спарте жили три царевны.

Клитемнестра и Елена были дочерями Зевса, возжелавшего Леду, жену царя, и сошедшего к ней в облике лебедя. Нынче я вполне открыта практически всему в царстве взаимно добровольного изучения желаний плоти и понимаю, что двигало Зевсом, но даже так очень сомневаюсь, что воплощение этого акта в реальности было хоть вполовину столь же восхитительным, сколь представлялось в его чрезмерно активном воображении. Вернувшись на Олимп, он клялся, что все прошло просто фантастически и он определенно готов это повторить. Мнения Леды по этому вопросу не спросили.

Пенелопа была дочерью Икария, брата Тиндарея, жене которого довелось поучаствовать в таком своеобразном орнитологическом эксперименте. Икарий был женат на Поликасте, весьма-весьма достойной женщине, но это не помешало ему провести ночь акробатических упражнений и слегка влажных удовольствий с нимфой рек и морей, которой явно нечем было заняться тем вечером, да она и не придала этому особого значения. Когда девять месяцев спустя вышеназванная нимфа приплыла с младенцем и оставила его у дверей Икария, спартанский царевич разок взглянул на ребенка, кивнул с мужественным, решительным видом, дождался отплытия нимфы, подхватил дремлющую малышку и скинул ее с ближайшего утеса.

Тут бы и конец истории, но что сказать? Иногда морям и рекам кажется оскорбительным решение утопить их детище, а потому не успела малышка отправиться вниз навстречу печальной судьбе, как стая уток с яростным кряканьем и кучей перьев вокруг подняла ее прямо в руки к отцу.