Дом Одиссея

«Молись мне, – шепчу я ему на ухо. – Молись Афродите. Я научу тебя, как понять себя, полюбить себя, полюбить весь мир».

Он не слышит меня. Его молитвы обращены к соколу Гору, который отправился в дальние края, чтобы затем вернуться на родину и мечом добиться правосудия. Я встретила Гора как-то раз на острове, поглощенном морем, и пусть наличие клюва было непривычным опытом, однако в целом день вышел весьма плодотворным и приятным. Но при всех его достоинствах этот бог-защитник, без сомнений, не прислушивается к молитвам смертных, летящим из-за моря.

«Молись мне, – шепчу я. – Молись…»

И тут ощущаю еще одну силу.

Окутанная мягким серебристым свечением, она плывет по залу, одновременно видимая и не видимая для глаз смертных.

На ней наряд старого пастуха, и, если вдруг какой-то смертный поднимет глаза и заметит ее, перед ним предстанет сгорбленный, беззубый старик. Тут он отвернется и сразу же забудет все увиденное; вот таким образом, будучи одновременно здесь и не здесь, Афина, богиня войны и мудрости, появляется на пиру.

Я тут же выпрямляюсь, борясь с желанием одернуть тунику, убрать волосы с лица и расправить плечи, чтобы соответствовать ее божественному величию. Никому не затмить Афину на ее поприще, но я и не рвусь, наслаждаясь собственной силой и красотой, мое сияние сейчас скрыто от людских глаз, иначе этот пир превратился бы в весьма захватывающую, но совершенно беспорядочную оргию всего лишь от малой толики моего божественного аромата. Ее взгляд на мгновение задерживается на мне, и она тут же отворачивается, направляясь к камину, неподалеку от которого поют поэты, и по пути придав их мелодиям звучность, а словам – новый смысл. Та строчка, что должна была прославлять могущество Ареса, превращается в хвалу могучему копью Афины. Арес хоть и силен, но далеко не мудр. Он не тратит столько времени, сколько Афина, на копание в душах тех, кто песнями славит великих воителей.

Она устраивается на табурете у очага, и я с осторожным изяществом опускаю тело на сиденье перед ней, подавляя желание послать ей воздушный поцелуй через разделяющий нас проход. Подобный знак привязанности лишь разозлил бы ее. Это и ее трагедия, и моя.

– Афина, – щебечу я, придерживая волну великолепного аромата от моей взметнувшейся тоги, иначе баллада сидящих неподалеку мужчин приобретет откровенно непристойный характер, – как приятно тебя видеть.

– Сестра, – отвечает та, – не ожидала встретить тебя на Итаке. Скорее где-нибудь в храмах Коринфа или в очередной увитой цветами беседке.

– Неужели на западных островах совсем нет любви? – удивляюсь я. – Неужели здесь не встречается поистине пылкая страсть? Возьми, к примеру, Пенелопу. – Ее глаза вспыхивают, но она умело сдерживает гнев, силу, рев своего пламени – необычно для Афины. – Как увлекательно наблюдать за женщиной, которая, будучи еще новобрачной, получала столько удовольствия от изучения и исследования желаний своего тела, – я продолжаю, чуть склонив голову набок, изучать лицо сестрицы, – которая помнит, каково это – быть любимой и лелеемой, знает, что такое дыхание страсти, и все же запрещает себе все это. Когда-то она вспоминала эти чувства, но даже это уже в прошлом, запрещено, забыто, потому что здесь таятся опасность – огромная опасность в любви – и огромная сила! Думаю, ей это известно лучше, чем остальным ее сверстникам. Это очень увлекательно, не так ли? Когда она наконец-то даст себе волю, это будет великолепное зрелище, это будет гимн наслаждению, от которого вспыхнет даже Олимп, это будет…

– Довольно, сестра! – рявкает Афина, и вот оно опять, ее скрытое пламя, которому она не позволяет запылать. Я радушно улыбаюсь ей, подпирая рукой подбородок. Афина избегает моего взгляда.

– А как там Одиссей? – спрашиваю у нее. – Я видела, как ты наблюдала за Огигией пару ночей назад. Калипсо потрясающе гибкая… и изобретательная! Так освежает, не правда ли, – видеть, как мужчина дает себе волю, полностью доверяя свое тело женщине, покоряется, так сказать, мудрости той, чья чувственность столь отточенно восхитительна, что от этого выигрывают оба.

– Одиссей будет свободен. – Она едва не рычит, цедя слова сквозь сжатые зубы, но сомневаюсь, что сама это замечает. – Посейдон отправляется в южные моря – его не будет несколько лун. Я все устроила. Отец даст согласие. Гермес полетит к Калипсо, та поможет Одиссею построить плот…

– А что потом? Он вернется в этот прелестный маленький дворец и обнаружит здесь сотню мужчин, которых его возвращение вовсе не обрадует? Ты поэтому здесь, сестрица? Чтобы проверить, что ждет твоего волосатого красавца Одиссея? Ничего, кстати, не имею против волос, а какая у него грудь, какие ноги, и этот шрам! Я могла бы часами водить по нему пальцем…

– Зачем ты здесь, сестра?