Дом Одиссея

Прислуживают на пиру дворцовые служанки: роскошная Автоноя с невеселым смехом, тихая Эос, избегающая встречаться взглядом с людьми, а встретившись, поражающая силой, светящейся в ясных серых глазах. И другие тоже: Меланта, широкоплечая, с пышными бедрами, которая носит мешки с зерном из амбара на кухню так, словно в них набиты облака; легконогая, задорная Феба, которая тайком поет по ночам мужские песни и давным-давно умеет находить наслаждение в собственной чувственности. Из всех них Феба – единственная, кто обращает свои молитвы ко мне, и, хотя я редко снисхожу до молитв служанок и тех, кто ниже их, сегодня мои алые губы запечатлевают поцелуй на ее чистом лбу, даря благословение. Я не прокляну ее навязанной любовью и не стану обещать выполнение какой-нибудь нелепой, несбыточной мечты. Такое добром не заканчивается, и мне лучше других богов известно, насколько осторожной нужно быть с моей силой. Но я могу осыпать ее теми дарами, за которые меня чаще всего высмеивают: удовольствием от похвалы людей в ее адрес, радостью при виде красоты собственного тела; восторгом, переходящим в теплое удовлетворение, когда ее тело прижимается к другому; уверенностью в поклоннике, которую сегодня, по крайней мере, никто не обманет.

«Молитесь мне, – шепчу я всем в зале. – Молитесь Афродите».

В ведущих из зала коридорах, стоит мужчинам разойтись, служанки подходят к женихам. В первые годы, когда те только прибыли, девушки держались отстраненно и сдержанно. Если бы одна из них поддалась и посмела шепнуть мужчине, что у нее тоже могут быть плотские желания, не говоря уже о таких нелепых понятиях, как понимание, дружба, любовь того, кто с радостью в сердце решит остаться с ней, – это подвергло бы опасности всех. Ведь пусть закон и гласил, что любой мужчина, посмевший тронуть служанку, понесет самое суровое наказание, но если бы пошли разговоры, что сама служанка сперва кричала «да, да, да!», – что ж, тогда это была бы совсем другая история. Поэтому служанки заковали себя в лед, подобно своей госпоже, и, как Афина, блюли целомудрие, служащее женщине единственной защитой.

И все же живое существо с горячей кровью не может жить в ледяном одиночестве вечно. И поскольку всё новые и новые женихи наводняли залы дворца, среди них стали появляться воистину аппетитные образчики; мужчины, ухаживающие за царицей Итаки ради ее владений, а не тела, оставались мужчинами, с их смертными потребностями. В итоге жених из ниоткуда – мужчина по имени Триаз – первым решил приударить за служанкой. Его послали на Итаку попытаться занять трон, но он таким желанием не горел и понимал, что короны ему не видать. Однако он не мог и уехать, признать, что он хуже, ниже, чем его товарищи, и потому был постоянно мрачен, пока его взгляд не упал на служанку по имени Ирис, а ее – на него, и на какое-то время – о недолгое время – их поглотила любовь. Они гуляли под луной, купались в море, втирали в кожу друг друга ароматное масло, наслаждаясь прикосновениями губ возлюбленного. Их юношеская влюбленность вскоре увяла, затоптанная словами «долг», «честь», «мужественность», «тревога», «секреты», «страх». Но этого хватило, чтобы открыть дверь, и с тех пор служанки и женихи делили наслаждение во всех видах: от радостей плоти до огня в сердцах, пылающих лишь друг для друга.

Конечно, ничего из этого не получалось. Если у служанки рос живот, ее отправляли в один из отдаленных домов Пенелопы на островах, чтобы она могла разродиться вдали от любопытных глаз и болтливых языков мужчин. Если мужчина пытался взять служанку силой, об этом тут же узнавала Пенелопа, и пусть она не могла наказать этого человека прилюдно – не тогда, когда весь остров знал, что служанки во дворце порочны в своих плотских желаниях, – но наказания он не избегал. Желудочные колики вызывала у него любая пища, вино в его кубке всегда горчило, его сон нарушали кусачие насекомые из несвежей соломы. И если наконец, доведенный до безумия, он сбегал из дворца, ища приюта в городе, на этом его мучения не кончались. Даже там странные, необъяснимые неприятности: сырое дерево, дымящее в очаге, испачканная одежда, жуткие слухи обо всем, связанном с его мужской силой, – преследовали его, пока он не отправлялся прочь, сопровождаемый смехом бывших товарищей за спиной и молчанием женщин, машущих ему вслед.

Приена, командующая тайной армией Пенелопы, считала такое наказание совершенно недостаточным. Она требовала смерти для каждого такого мерзавца, но и в гневе хозяйка не может убить даже самого гадкого гостя.

Эвриклея, старая нянька Одиссея, держалась другого мнения: «Если женщина обнажает кожу, улыбается, смеется, разговаривает дерзко, повышает голос, выделяется, чего она ждет? Мужчины есть мужчины, тут ничего не поделаешь, такова их природа. Если женщина попала в переделку – сама виновата!»