Дом Ночи

— Или Огастус? — сказал он. — Как моего деда. Могучий был мужик… Нет. Лучше все-таки Герберт…

Кати встала. Ей стоило немалого труда просто выйти из комнаты, а не выскочить из нее сломя голову. Хотя и этого Герберт бы не заметил.

Она смогла успокоиться лишь час спустя, стоя под хлесткими струями. Вода обжигала кожу, густой пар вытеснил из крошечной ванной весь воздух, и без жабр невозможно было нормально дышать. Но вода смывала… Нет, не горести, печали и страхи, а только мысли о них, но этого было достаточно. Сейчас ей не хотелось ни о чем думать, хотелось просто раствориться в горячих струях и мыльной пене. Герберт, бывало, ворчал, чтобы она экономнее расходовала воду, но сейчас ей было на него наплевать. Да чтоб ему пусто было!

Когда Кати вышла из душа, Герберт уже спал. Развалился на кровати, раскинув руки, и громко храпел. Он не стал раздеваться, так и уснул в одежде и дырявых носках. Кати прибралась на кухне и вылила остатки вина в раковину. Не из вредности, а чтобы оно не воняло здесь всю ночь. Мокрые волосы слишком хорошо впитывают запахи, а ей не хотелось прийти завтра к матери, благоухая дешевой выпивкой. К тому времени как она закончила, Кати уже засыпала на ходу. Последнее, на что хватило сил, — это разложить диван. Глаза сомкнулись еще до того, как голова коснулась подушки.

И все же, где-то на границе сна и яви, за мгновение до того, как она отключилась, в голове мелькнула запоздалая мысль. Она ведь обещала Хенриху то, чего у нее нет… Получается, она пообещала речной твари своего брата? Для девочки, которая любит сказки, ее провели, пожалуй, слишком легко.

Страница дневника: 20 апреля

Когда ты последний раз танцевала?

Уже и не помню. Точно не в этом городе, хотя, когда мы здесь поселились, мама хотела отдать меня в секцию. Раньше я занималась ирландскими танцами, и мне очень нравилось. Но… Когда мама привела меня на прослушивание, я ничего не смогла. Просто стояла столбом, пока преподавательница уговаривала меня показать хоть что-то. Будто меня превратили в каменную статую! А потом я не выдержала и убежала в слезах. Мама полчаса уговаривала меня выйти из туалета. Больше на танцы мы не ходили.

Так обидно! Мама ведь возлагала на меня большие надежды, а я ее так подвела… А еще — она об этом не говорит, но я-то знаю, — она надеялась, что танцы помогут мне найти новых друзей. Мама очень за меня переживает, ей кажется будто это она все делает неправильно, будто из-за нее я такая одинокая… Она себя винит, но думает, будто это я ее обвиняю — из-за Герберта, из-за малыша и вообще, — и от того на меня злится. А мне не хватает слов, чтобы объяснить ей, что все совсем не так. Она тут вообще ни при чем. Просто я больше не могу танцевать. Наверное, я просто выросла?

Зови меня рядом с водой

Почти две недели Кати удавалось избегать встречи с Лаурой.

Она перестала ходить в школьную столовую, а общих уроков у них, к счастью, не было. Если же Кати замечала ее в коридоре, то всегда получалось улизнуть и спрятаться в каком-нибудь кабинете, а чаще всего — в школьной библиотеке. Кати была там на хорошем счету, и ее пускали в такие места, куда Лауре путь заказан.

Но, скорее всего, Лаура сама не искала встречи. Может, успокоилась, а может, решила таким образом проучить Кати. Мол, пусть она мучается и грызет ногти от страха, а сама же выжидала подходящий момент, чтобы нанести удар. В какой-то мере это сработало: пару дней Кати и впрямь была как на иголках и озиралась на каждый шорох. Но потом в ее жизни случилось столько всего, что не осталось времени об этом думать.

Маму с ребенком выписали из больницы на третий день. Герберт привез ее домой на шикарной черной машине, специально нанятой по такому знаменательному поводу. Настолько шикарной, что все соседи вышли посмотреть на это чудо и уделили ему куда больше внимания, чем спящему младенцу.