Дом Леви

Возобновилось молчание между матерью и сыном, и с ней безмолвная травма старухи. Год за годом, в день поминовения мужа, она обертывала по краям черной бумагой портрет Карла Маркса, который муж повесил в гостиной. Это была единственная память от мужа, который не оставил ни одной своей фотографии. В один из дней мать сдала в наем комнату в квартире. Вернулся Хейни с работы и обнаружил в кухне нового жильца: худого, с впалыми щеками, редкими волосами и болезненным румянцем на лице. Он кашлял и глухо постанывал. Не понравился Хейни с первого взгляда этот дохляк в углу дивана на кухне. Хейни требовал от матери, чтобы квартирант не занимал место на диване.

– Сейчас время большой нужды, – сердито отвечала мать, – долг рабочих помогать друг другу. Квартирант со впалыми щеками не был изгнан с дивана, сидел на нем, согнувшись над книгами и газетами. Глухо вздыхал, и мать Хейни наливала ему сполна суп раньше, чем в тарелку сына. По вечерам мать сидела рядом с квартирантом, и он читал ей из своих книг и газет.

– Политика, – размахивал руками Хейни сын Огня, – политика… Зачем тебе политика? Принесла чахотку в дом, суматоху, нет у меня покоя в собственном доме.

Однажды вернулся в кухню, место на диване было пусто.

– Где твой неудачник? – спросил Хейни.

– В больнице, – сказал мать, – при смерти.

Через несколько дней Хейни пошел с плачущей матерью хоронить квартиранта. Жалость пробудилась к матери, и возле могилы начал он ее успокаивать:

– Слушай, мать, еще будет у тебя радость от сына. Ну, что поделать, милосердная твоя душа, если твой Хейни не любит пустую болтовню. Но если будет какое-то настоящее дело, твой сын будет среди первых.

Пустой стояла комната, пока не явилась Тильда. Однажды она появилась в кухне – кудрявая, с тонкой фигурой, покачивала бедрами. «Как все женщины, – решил про себя Хейни, следя за ней, – ничего в ней нет затрагивающего сердце». И все же, когда она собралась уходить, держа корыто в руках, он не отрывал взгляда от ее покачивающихся бедер и всей ее стати, словно это была царская дочь. «Царская дочь, – посмеивался он над самим собой, – отец ее вернулся с войны хилым. Неудачник, дом с множеством детей, а у нее походка принцессы». Думал Хейни, думал, пока однажды не встал с дивана, и поплелся за ней, как пес. Ходил с умоляющим лицом, с опущенными плечами, готовыми вынести любую тяжесть, и беспрерывно мял шляпу, как слуга перед господином. Тильда поглядывала свысока, работала продавщицей в роскошном магазине женской одежды. Приходили туда уважаемые матроны, и она училась у них изысканным манерам и умению флиртовать. Тильда умирала от желания быть похожей на них. Собирала копейки, чтобы в воскресенье пойти на танцы в залах развлечений в западной части Берлина. Молодой и симпатичной была в те дни, и вирус времени прилип и к ней. Было много разных мужчин, которые приглашали ее на танец, и нашептывали ей на ухо слова любви. Но Тильда была осторожной и не подавалась минутной слабости. Она искала верного друга, который бы вывел ее из переулка и из семьи. Но большинство друзей исчезало после того, как она отказывала им во взаимности. И все же не сумела избежать судьбы девиц переулка. Неделю верила в счастье, пришедшее с другом в ее комнату. В конце недели исчез «друг», и осталась Тильда одна с ребенком в чреве. Несчастная стояла у чердачного окна, собираясь кинуться вниз, на мостовую, и тут увидела Хейни, идущего по тротуару с опущенными плечами и взглядом, обращенным к ее окну. Сошла Тильда и сказала ему:

– Я согласна. Но я, Хейни… Я не в порядке.

Трудно сказать, понял ли Хейни, что она имела в виду. Он и не очень старался. Не любил лишних слов. Махнул рукой и сказал: «Мне все равно». Когда родился первенец, не спрашивал и не интересовался. Тильда была верной женой и прилежной хозяйкой. И от всех страстей в прошлом ее мире осталось лишь выражение – «Надо чего-то добиться!»

Тильда медленно поворачивается перед зеркалом. Вытягивает одну из кудряшек из-под шляпы и старательно укладывает на лбу. Обновленная шляпа ей нравится, и она радостно обращается к Хейни, стоящему у окна:

– Хейни, я сегодня зашла в магазин Зингер. Там продается швейная машинка на хороших условиях. Только надо внести аванс, а остальное – в небольших месячных выплатах. Если мы немного затянем пояса, Хейни, откажемся от рождественских подарков, будут у нас деньги на аванс. И будет у нас машинка, я добуду работу, и мы, в конце концов, чего-то добьемся.

Но Хейни не поворачивает головы и тяжелым кулаком стучит по подоконнику:

– Забастовка должна грянуть, большая забастовка металлургов.

Тильда бледнеет, снимает с головы шляпу, подходит к Хейни.

– А дети?..

– Я… – говорит Хейни сын Огня, – поддерживаю забастовку.

– Поддерживаешь? – вскрикивает Тильда. – Ты поддерживаешь? Значит, и ты начал заниматься политикой. И мы никогда ничего не добьемся…

– Политика… На фабрике каждый что-то представляет собой. Только я – пустое место. Никто уже не окликает меня – Хейни сын Огня, все смеются надо мной – «Хейни пустое место». Должен и я, в конце концов, быть чем-то.