Дом Леви

Филипп допоздна сидел в офисе, ожидая Беллу. Звонил несколько раз к ней домой, но ее не было. Глядел на ее пустующее место у пишущей машинки, и нервы начинали пошаливать. Тишина царила в офисе. Это был не приемный день. Звонил несколько раз к ней домой, но ее опять не было. Глядел на ее пустующее место у пишущей машинки, и нервы начинали пошаливать. Филипп пытался заняться другими судебными делами, но ожидание совсем издергало его нервы. Крутился по другим помещениям офиса, отвлекая служащих от работы рассказами о посещении прусского городка, и спорил с ними, не соглашающимися с его мнением. Они стояли на своем: не следует преувеличивать, Германия не пойдет нечестивыми путями, в конце концов, нацисты потерпят позорное поражение. А Филипп за свое: все станет намного хуже, надо готовиться к эмиграции. И в перерыве между дискуссиями опять и опять звонил ей: нет ее. Надо поехать к дому ее родителей и дожидаться, пока она появится.

Он вышел из офиса в полдень. На углу переулка Отто закрывал киоск.

– Как дела, Отто?

– Дела, доктор? Дел у нас по горло. Но вынужден вас огорчить, я тороплюсь в центр партии – справиться по этим делам. Металлурги предъявили требования, и, скорее всего на этот раз грянет большая забастовка.

Отто уже бежит, доктор Ласкер – за ним.

– Отто, остановись на минутку. Что ты сказал? На металлургических предприятиях начнется забастовка?

– Несомненно, начнется, – кричит Отто, – верно, как часы, доктор, – и исчезает.

Доктор Ласкер остается на месте. «Забастовка металлургов. Надо немедленно позвонить Леви». Заходит в будку телефона-автомата, набирает номер, лицо его краснеет: с другого конца провода его приветствует Эдит, приглашает на праздничный обед. Все члены семьи вернулись домой, а Филипп – один из них.

Доктор Ласкер обещает прийти, и бежит со всех ног в мясную лавку, как будто спасается от кого-то.

В семью сестры Филипп попадает в разгар ссоры. У горы белья, только снятого с веревки, стоит госпожа Гольдшмит, считая вещи, придирчиво рассматривая каждую, и при этом, не закрывая рта. У шкафа стоит господин Гольдшмит и, что для него совсем непривычно, пытается прервать ее излияния и вставить свое слово. Саул лежит в постели. Мальчик выздоравливает, температура упала, но шея его все еще закутана толстым компрессом. Криком и плачем сопровождает он мамину говорильню, которой нет конца. Ясно: ссора из-за ребенка. Дед, как обычно, сидит в кресле и равнодушно смотрит во двор. Голова и руки его трясутся. На вошедшего Филиппа госпожа Гольдшмит набрасывается, как полицейский, поймавший вора:

– А-а, ты принес нам эту беду.

– Какую беду, Розалия? Что ты имеешь в виду? – Филипп старается соблюдать правила вежливости.

– Что я имею в виду? Тебя я имею в виду! Кто, если не ты, послал сюда долговязого парня – сбить с толку ребенка? От имени твоей Беллы он появился здесь, посланец Движения. Если бы просто, как пьяница, шатался по улицам. Так нет же. Нет у нас никакого дела к этому Движению, и моего Саула там никогда не увидят.

– Почему, Розалия?

– Почему, Филипп, – кричит Саул, – в нашей школе почти все дети в молодежных движениях.

– Успокойся, Саул. Дай мне поговорить с мамой.

– Не о чем нам говорить, – визжит Розалия в сильном волнении и тянет пару трусов. – Все в движениях. Какое мне дело до всех. Все только и плачут по этому поводу. Выйди и поспрашивай в переулке.

– У него что, есть время всех спрашивать, – приходит на помощь Филиппу господин Гольдшмит.

– Какое мне дело, есть ли у него время, нет ли у него времени, ребенок туда не пойдет.

– Пойду, – хнычет Саул.

– Ты из порядочной семьи.

– Розалия, на этот раз тебе ничего не поможет, – Филипп говорит решительным тоном и тотчас же наводит порядок, прекращая визг и плач.

– Не может быть такого, чтобы в наши дни еврейский мальчик не был в одном из молодежных еврейских движений. Что будет делать Саул, Розалия, сидеть в этой комнате, как в тюрьме и смотреть во двор? Зейлиг, – обращается Филипп к зятю, – ты согласен послать сына в молодежное Движение?

– Согласен, – не раздумывая, отвечает Зейлиг.

– Согласен. И кто здесь глава семьи?

– Он согласен! Почему бы ему не быть согласным? Не все ли ему равно, этому главе семьи? Какое ему дело до всех наших бед? Филипп, – госпожа Гольдшмит обращается к брату с выражением отчаяния на лице, – каков будет наш конец в этой стране?

– Каков будет наш конец? – вздыхает Филипп. – Готовиться надо… к эмиграции.

– Ты, наверно, прав, Филипп, – Зейлиг тоже вздыхает, – дни трудные, налоги после чрезвычайных законов выросли так, что их невозможно выдержать. Наверно, следует серьезно взвесить вопрос эмиграции в Израиль.

– И что ты будешь там делать, мечтатель? – Розалия оставляет кипу белья и становится перед мужем, – чем ты будешь кормить семью? Станешь каменотесом в твоем возрасте?

– Найдем и там заработки. Как все, так и мы. Во всяком случае, положение там не будет хуже, чем здесь.

– Не будет хуже, – поддерживает зятя Филипп, – заходи, Зейлиг, ко мне, и мы серьезно взвесим этот вопрос.

– Завтра же приду. Чем раньше, тем лучше.