Дом Леви

– Тебя что, дергает, что над тобой посмеиваются? – шепчет Тильда. – Мы ведь поклялись чего-то добиться…

– Первым делом, я должен быть кем-то, а не чем-то, – Хейни упрямо стоит на своем.

Оба на миг выглядывают в окно. По переулку трое детей Хейни бегут за Шенке и вопят, передразнивая его: «Душа моя…»

Проститутки приглашают клиентов в свои норы. Фланеры меряют тротуары вперед и назад, вперед и назад. На тротуаре, напротив дома, стоит мать Хейни и беседует с женщинами. Неожиданно она поднимает голову, и глаза ее, карие и проницательные, упираются взглядом в сына, высокого и черного, в проеме окна.

– Мой отец, – говорит Хейни Тильде, – был кем-то. Социал-демократом, и партия его не была политикой. И любил он партию, как муж любит жену. Говорил о ней всегда с любовью и уважением. Когда уходил на войну, сказал моей матери и мне: «Когда я вернусь с войны, выметем всю скверну и создадим республику». Но он не вернулся. А сейчас все говорят, что республика в опасности. Говорят, что забастовка спасет республику. С болью за социал-демократию я пойду, а вовсе не из-за политики. Пойду спасать республику, выполнить завещание отца. Пойду и не буду больше – «Хейни пустое место», а буду «социал-демократом Хейни»!

Хейни сын-Огня прекращает непривычный для него поток речи и тяжело дышит. Непривычен Хейни изрекать столько слов в один раз.

– А-а! – Тильда облегченно переводит дыхание и говорит с иронией. – Верно, социал-демократия это не политика. Это закон и порядок, там ты чего-то добьешься, Хейни.

– Первым делом, забастовка, Тильда, – с гордостью говорит Хейни, – при забастовке все как один вместе, социал-демократы и коммунисты. И нет места для пустых разговоров, каких бы ни было высоких, только настоящее дело, – и на покрытом сажей его лице пылают готовность и мужество.

– Когда начнется забастовка? – спрашивает Тильда.

– Пока ведутся переговоры, но до того, как приступят к делу.

И снова Хейни ударяет кулаком по подоконнику. За их спиной плачет младшенький Макс, сидя на горшке, и Тильда не замечает, что ребенок с горшком продвинулся в «салон».

– Именно сейчас, перед Рождеством… – вздыхает она, – именно перед праздником, – и с отчаянием смотрит в переулок.

Взгляд ее натыкается на доктора Ласкера, идущего по тротуару. Доктор – господин. Один из тех господ, к которым так тянулась душа Тильды. Одет приятно и чисто. Лицо ухожено, руки белы. В своем черном пальто доктор похож на черного ворона. Он словно пробуждает забытое, и предвещает недоброе. Тильда смотрит с ненавистью на него. Доктор Ласкер задерживается. Неожиданно вспоминает про букет цветов, что купил утром в подарок Белле и спрятал в портфеле. Открывает его: розы увяли. Смотрит Филипп на букет несколько секунд и выбрасывает. Розы падают в воды, текущие вдоль тротуара в канализацию, и утягиваются мутным потоком.

– Гляди, – с ненавистью говорит Тильда, обращаясь к Хейни, – гляди на доктора, там, видишь, мусор из портфеля он выбрасывает на нашу улицу.

Хочет Хейни громко выругать доктора, но тот уже исчез с глаз.

Глава десятая

День, предназначенный для радости! Дует легкий приятный ветер. Каштаны покачивают свои облысевшие вершины. Израненный сад смеется в щедром свете солнца, сошедшего на мегаполис. На поверхность площади высаживаются вороны, оглашая хриплым карканьем чистый воздух.

– Сатанинские птицы, – кивком головы указывает на них старый садовник в доме Леви, – словно какую-то тайнопись описывают они шеренгами черных крыльев в ясном небе.

В доме Леви раскрыты все окна, обитатели его встали рано. «Раз, два, три, четыре!» – слышны голоса кудрявых девиц, занимающихся утренней гимнастикой.

Чем же мой дух опечалился вновь?
Это любовь, это любовь.

Это с большим чувством поет Фердинанд, надевая в честь такого чудесного дня цветной галстук. Иоанна и Бумба уже взяли свои школьные портфели. Франц надевает белый бархатный берет – головной убор его школы. Гейнц натягивает перчатки, Фрида поднимается по ступенькам к господину Леви, который позвонил, прося завтрак. Неожиданно раздается шум автомобильного мотора, скрип калитки, и старый садовник протирает глаза: по каштановой аллее летящей походкой, в темно-сером, серебристого цвета, пальто, идет Эдит, и шофер несет за ней два тяжелых чемодана.

– Эдит вернулась! Эдит вернулась! – наполняется криками дом.

Атмосфера любви царит в передней. Поцелуи, рукопожатия, объятия и восклицания радости. В мгновение ока салон заполняется братьями и сестрами, служанками и кухарками, и среди них – старый садовник, что все еще не пришел в себя от неожиданности, и Эсперанто, прыгающий между ногами всех, радостно лает и помахивает хвостом. Только одна Фрида стоит в стороне, сердитая и недовольная: «Без разговора с Эдит, серьезного разговора начистоту, она с ней не примирится. На чью голову, если не на ее, Фриды, падает вся ответственность за этот дом?»

– Добро пожаловать, Эдит.