Дом Леви

Все было по-другому в эту ночь. Эдит спускалась к отцу с боязнью в сердце. Она помнила темную мебель в его кабинете, слабый свет настольной лампы на письменном столе, боялась этого сумрака и вопросов отца. Боялась, что перед его серыми проницательными глазами ей будет нелегко отвечать на вопросы. Но все ее подозрения не оправдались. Господин Леви зажег большую люстру под потолком, и множество ее светильников сеяли пятна света на мебель и на его черный костюм. Обычно скованные его движения, в этот вечер были быстрыми, лишенными заботы. Кетхен уже убрала все со стола. Они сидят в мягких креслах, близко к окнам. Занавески открыты. Ночное небо смотрит в комнату, и только вершины каштанов освещены светом, льющимся из окон. Время от времени ветер раскачивает фонарь у входа в дом и шлет его свет на деревья. И тогда словно внезапно выпрямляется весь сад. Эдит чувствует, что спроси ее отец сейчас об Эмиле, она могла бы все откровенно рассказать. Покой ночи развязал бы ей язык. Она ждет, что отец начнет разговор. Но господин Леви ничего не спрашивает. Он смотрит на ее мечтательное лицо, и ему кажется, что хотя она достаточно близка к нему, чтобы начать разговор, но очень далека от него в своих мыслях. Он ищет слова, соответствующие ее мечтательному лицу. Господин Леви встает с кресла, подходит к письменному столу, Эдит следит за ним. «Сейчас отец готовится к разговору». Она видит перед собой его поднятую спину, и желание говорить с ним исчезает.

– Эдит, – говорит господин Леви, открывает ящик стола, берет что-то оттуда и возвращается в кресло. – Эдит, я очень рад, что ты вернулась домой. Хочу тебе вручить подарок, который дорог моему сердцу.

Господин Леви мягко улыбается, и лицо его выглядит удивительно молодым. Он подает Эдит кожаную квадратную шкатулку. Эдит нажимает на замок, крышка вскакивает со скрипом, пугающим господина Леви. В шкатулке, на бархатной белой подкладке, лежит широкий золотой браслет, в который вправлен большой бриллиант.

– Очень красив, – шепчет Эдит, – откуда этот прекрасный браслет?

– Это первый подарок, – говорит господин Леви с грустной улыбкой, – который я вручил твоей матери в первый ее день рождения после нашего знакомства. До свадьбы. И с тех пор в каждый день своего рождения она надевала этот браслет. Ты не помнишь, Эдит?

Господин Леви берет ее за локоть, закатывает рукав и надевает браслет на ее аристократическую руку, поднимает ее к люстре, и бриллиант вспыхивает сиянием.

– Красиво, – говорит господин Леви, – прекрасно, Эдит.

– Очень красиво, отец.

«Эмиль обрадуется, увидев на мне этот браслет».

Господин Леви видит погруженное в мечты лицо Эдит: снова она удалилась от него, и он не может рассказать ей о тех давних мгновениях, когда надевал браслет, о тех мгновениях, когда она сбежала к нему из дома родителей, и он ждал ее в саду их дома, прячась среди кустов. И тогда была такая ночь, как сейчас. Он надел браслет на руку брюнетки, и бриллиант вспыхнул, словно сияние его души, выпрыгнувшей из груди. Он хочет рассказать Эдит о матери, и не может: она все еще не вернулась домой.

Господин Леви оставляет руку Эдит, она снимает с кисти браслет и возвращает его в шкатулку, пружины слабо поскрипывают. Эдит поправляет рукав платья.

– Благодарю тебя, отец, от всей души, я знаю, насколько он дорог тебе.

Эдит хочет продолжить разговор, сказать отцу сердечные слова, и не может выдавить их. Годами остерегались они напоминать отцу о матери, как можно меньше спрашивать о ней. Если бы отец сейчас заговорил, она бы всем сердцем слушала его, но он молчал. Господин Леви прислушивался к ноткам ее голоса. Она поблагодарила по всем правилам приличия, но особого волнения не было в ее голосе. И он молчит. Эдит встает и опускает занавеси. Она чувствует усталость и видит, что в глубине отцовских глаз углубились тени.

– Отец, тебе надо отдохнуть. Вечер был очень приятным, большое тебе спасибо.

Господин Леви встает, улыбается ей томительной улыбкой, целует ей руку. Эдит чувствует на своей коже горячие губы отца.

– Отец…

– Иди, отдыхай, красавица, – слабым голосом говорит господин Леви, он слишком устал, чтобы еще что-то слушать, – спи хорошо в эту ночь, детка.

* * *

Ночь опустилась на переулок.

У входа в дом жена сапожника осыпает градом ругательств пьяного в стельку мужа и всех жителей переулка, насмехающихся над ним. Сапожник Шенке все еще шатается по тротуарам, подбрасывает игрушечную обезьяну на резинке и подвывает.

– Душа моя… ай, ай, душа моя!