Что смыслу, день за днём ему сгибаться?
Потухнет на потеху всему залу.
Я безболезненно запрысну цианид…
– Ло, замолчи. И без тебя болит.
– Но это извращение какое-то!
Поддерживать в тех жизнь, кому она
страшнее, чем для пастора Джим Моррисон…
– Ты ещё шутишь, – усмехнулся. У окна
застыл, она за ним. – Права я. Это
ты знаешь так же чётко, как ответ свой.
– Он сын мне. Не учла один ты факт.
– О, боже! В ком проснулось вдруг отцовство!
– Я не смогу оставить это так.
Вложу, сколько б лечение ни стоило.
Наука не стоит на месте… – Вся наука
бессильна муки снять его, вот в чём вся штука.
– Давай решение отложим хоть немного.
– Пока он всё равно под колпаком.
– Ида собой его укроет даже дома.
– Найду лазейку. – Я не сомневаюсь в том.
– Ответственность беру я на себя.
– Что ты заладила? Он, Фил, моя семья.
– Отлично, радость. Всё, как день, мне ясно.
Став высшим в городе, ты злишься оттого,
что к собственной судьбе нет больше власти.
– Ты проклинала, помнится, его.
«Слаб твой наследник». Помнишь? – повернулся
к ней, сщурив веки, глядя в глаз под тушью.
– Не проклинала, а пророчила. Причём
не специально, можешь расслабляться.
Нас, знающих, всегда клеймят. Врачом
я не могу быть, выплюнув анамнез.
– Тут не анамнез. Смертный приговор.
– Чтоб смерть дурнуть, и ты не так хитёр.
– Сжигали вас, таких. – За что? Сказала,
что яма за углом, мол, осторожней.
Пошли, упали. Как и предсказала.
Её я не копала, правый боже!
Я просто вижу что-то, встав над временем.
А ты… – Всё, понял, успокойся. Не стреляю ж я.
Инессу бы беречь теперь. В ней дочь…
– Ага, убережёшь её ты, как же.
– Пожалуйста, хоть здесь не напророчь.
– Всего лишь говорю, сплошной нервак с ней.
И повезло, что неизвестен ей поддон.
Какой ценой ты сел на этот трон.
– Мы процветаем от изнанки именно.
Компост из трупов лучший цвет растит.
– Я это знаю. Гром кровопролития
и мне жёлтый кирпич дорог мостил.
Могу я умереть в любой момент.
Затем и на стрельбу абонемент.
Но всё зачем-то, Ян, не "от", а "к".
Где будущее грохнет, нам хана.
– Тебе бы съездить кой-куда сейчас. Впритык
вопрос стоит. Есть докторша одна.
С глазу на глаз, без телефона, встреться с ней.
– В столице? – Во второй столице. Где живей.
– Слетаю. Не вопрос. Возьмёшь билет?
– Бери его на чьё-нибудь чужое имя.
Инкогнито, чтоб хоть с тобой не вышло бед.
– Сестре скажу? – Ей можно. Но не сильно
пугай. Насколько можешь, успокой…
– Попробую. Да ты и сам не свой. –
На цыпочки встав, Лора прядь со лба
ему поправила назад. Ахейцы, грекам
предки, волос не стригли точно так.
Как у Самсона, сила в них у человека.
Жаль, что, списав на басни и поверия,
мифы, где правда, видим суеверием.
– Ты мне, как брат, как центр, как кумир.
Не смей ломаться горем этим, слышишь?
Пламя отбросив, холоден факир.
Ты – тот, ради кого не вышла с крыши
тогда. – Не знал я этого. – Вот, дальше знай.
Мне в узнавании нашем приоткрылся рай.
– Как ты с бессмертными? – Почти. Но ты живой.
Живым останься. Чёрт бы с ней, с любовью,
которая вдвоём! Мне больше важен твой
ум именно. И тело с быстрой кровью.
Я сверху вниз тебя воспринимаю.
Иначе до ничтожества дошла б я.
– Занятно, что признанья на крови
растут всегда. – Любовь живёт в окопах.
Сегодня ж еду я. Инессу береги.
– Лишимся маски без неё мы кислородной.
– Хотела б возразить, но спорить с правдой –
то ж что бороться с различением неравных. –
Все предназначены для дела, им под стать.
Кому-то петь молебны, а кому-то сеять рожь.
(Мечтала Лора в детстве саламандрой стать.)
Асфальт укладывать и быть притом счастливым… что ж,
нам по чему-то ездить надо так же,
как и ругаться про ухабы на параше.
Вошла в палату. Ян за нею вслед.
– Инь, на минутку. Надо обсудить
тут кое-что… – Да, хорошо. Ты б плед
принёс ей что ли, видишь, вся дрожит.
Не просыпалась… – Инь, не терпит время. –
Его послушала. И вышла, глянув мельком.
Во взгляде их друг в друга было всё.
Доля секунды, но – какой секунды!
Час, мягко говоря, тот не весёл,
однако проблеск света в нём: вот суть, вот.
Любивший и без слов меня поймёт.
А не любивший из материи нейдёт.
Спустились сёстры в парк, с клиникой рядом.
На голове у Кобры – смоляной парик, каре.
В деревьях, под весной, что распускалась,
сидели девушки. Все струны на баре
зажаты в зрячей: сердце рвёт неистово.
Вторая – синеглазая, под линзами.
– Сегодня вылетаю в город, реками
одетый, как наш – морем. Там есть врач.
Поговорю, и с ней вернусь, скорей всего.
Фил поживёт ещё, родная. Ну, не плачь.
– Отец его погиб. И сын погибнет.
За что переживёт своё дитя, скажи мне!
– Свою малышку береги. Покой ей нужен.
– Её, – сквозь слёзы, – я Софией назову.
– Как город? – Нет, как мудрость. – Всё к тому же.
Побереги её. И самого главу.
– Не езди, – с неожиданною силой
Инесса, встрепенувшись, попросила. –
Серёжки золотые я носила.
Одну посеяла. Взамен купила мама
такую же. Из той же ювелирки.
Недавно у себя нашла… три. Одинаков
их вид. Только одна – замком черна.
Проверила: не золотой была она.
Откуда бижутерная подделка
взялась в моей коробке, я не знаю.
Но чудится мне, словно с этим делом
поездки твоей, Лора, связь прямая.
Не езди в город, реками заплатанный.
Вернёшься уж не той, что уезжала ты.