Дом, которого нет

Что смыслу, день за днём ему сгибаться?

Потухнет на потеху всему залу.

Я безболезненно запрысну цианид…

– Ло, замолчи. И без тебя болит.

– Но это извращение какое-то!

Поддерживать в тех жизнь, кому она

страшнее, чем для пастора Джим Моррисон…

– Ты ещё шутишь, – усмехнулся. У окна

застыл, она за ним. – Права я. Это

ты знаешь так же чётко, как ответ свой.

– Он сын мне. Не учла один ты факт.

– О, боже! В ком проснулось вдруг отцовство!

– Я не смогу оставить это так.

Вложу, сколько б лечение ни стоило.

Наука не стоит на месте… – Вся наука

бессильна муки снять его, вот в чём вся штука.

– Давай решение отложим хоть немного.

– Пока он всё равно под колпаком.

– Ида собой его укроет даже дома.

– Найду лазейку. – Я не сомневаюсь в том.

– Ответственность беру я на себя.

– Что ты заладила? Он, Фил, моя семья.

– Отлично, радость. Всё, как день, мне ясно.

Став высшим в городе, ты злишься оттого,

что к собственной судьбе нет больше власти.

– Ты проклинала, помнится, его.

«Слаб твой наследник». Помнишь? – повернулся

к ней, сщурив веки, глядя в глаз под тушью.

– Не проклинала, а пророчила. Причём

не специально, можешь расслабляться.

Нас, знающих, всегда клеймят. Врачом

я не могу быть, выплюнув анамнез.

– Тут не анамнез. Смертный приговор.

– Чтоб смерть дурнуть, и ты не так хитёр.

– Сжигали вас, таких. – За что? Сказала,

что яма за углом, мол, осторожней.

Пошли, упали. Как и предсказала.

Её я не копала, правый боже!

Я просто вижу что-то, встав над временем.

А ты… – Всё, понял, успокойся. Не стреляю ж я.

Инессу бы беречь теперь. В ней дочь…

– Ага, убережёшь её ты, как же.

– Пожалуйста, хоть здесь не напророчь.

– Всего лишь говорю, сплошной нервак с ней.

И повезло, что неизвестен ей поддон.

Какой ценой ты сел на этот трон.

– Мы процветаем от изнанки именно.

Компост из трупов лучший цвет растит.

– Я это знаю. Гром кровопролития

и мне жёлтый кирпич дорог мостил.

Могу я умереть в любой момент.

Затем и на стрельбу абонемент.

Но всё зачем-то, Ян, не "от", а "к".

Где будущее грохнет, нам хана.

– Тебе бы съездить кой-куда сейчас. Впритык

вопрос стоит. Есть докторша одна.

С глазу на глаз, без телефона, встреться с ней.

– В столице? – Во второй столице. Где живей.

– Слетаю. Не вопрос. Возьмёшь билет?

– Бери его на чьё-нибудь чужое имя.

Инкогнито, чтоб хоть с тобой не вышло бед.

– Сестре скажу? – Ей можно. Но не сильно

пугай. Насколько можешь, успокой…

– Попробую. Да ты и сам не свой. –

На цыпочки встав, Лора прядь со лба

ему поправила назад. Ахейцы, грекам

предки, волос не стригли точно так.

Как у Самсона, сила в них у человека.

Жаль, что, списав на басни и поверия,

мифы, где правда, видим суеверием.

– Ты мне, как брат, как центр, как кумир.

Не смей ломаться горем этим, слышишь?

Пламя отбросив, холоден факир.

Ты – тот, ради кого не вышла с крыши

тогда. – Не знал я этого. – Вот, дальше знай.

Мне в узнавании нашем приоткрылся рай.

– Как ты с бессмертными? – Почти. Но ты живой.

Живым останься. Чёрт бы с ней, с любовью,

которая вдвоём! Мне больше важен твой

ум именно. И тело с быстрой кровью.

Я сверху вниз тебя воспринимаю.

Иначе до ничтожества дошла б я.

– Занятно, что признанья на крови

растут всегда. – Любовь живёт в окопах.

Сегодня ж еду я. Инессу береги.

– Лишимся маски без неё мы кислородной.

– Хотела б возразить, но спорить с правдой –

то ж что бороться с различением неравных. –

Все предназначены для дела, им под стать.

Кому-то петь молебны, а кому-то сеять рожь.

(Мечтала Лора в детстве саламандрой стать.)

Асфальт укладывать и быть притом счастливым… что ж,

нам по чему-то ездить надо так же,

как и ругаться про ухабы на параше.

Вошла в палату. Ян за нею вслед.

– Инь, на минутку. Надо обсудить

тут кое-что… – Да, хорошо. Ты б плед

принёс ей что ли, видишь, вся дрожит.

Не просыпалась… – Инь, не терпит время. –

Его послушала. И вышла, глянув мельком.

Во взгляде их друг в друга было всё.

Доля секунды, но – какой секунды!

Час, мягко говоря, тот не весёл,

однако проблеск света в нём: вот суть, вот.

Любивший и без слов меня поймёт.

А не любивший из материи нейдёт.

Спустились сёстры в парк, с клиникой рядом.

На голове у Кобры – смоляной парик, каре.

В деревьях, под весной, что распускалась,

сидели девушки. Все струны на баре

зажаты в зрячей: сердце рвёт неистово.

Вторая – синеглазая, под линзами.

– Сегодня вылетаю в город, реками

одетый, как наш – морем. Там есть врач.

Поговорю, и с ней вернусь, скорей всего.

Фил поживёт ещё, родная. Ну, не плачь.

– Отец его погиб. И сын погибнет.

За что переживёт своё дитя, скажи мне!

– Свою малышку береги. Покой ей нужен.

– Её, – сквозь слёзы, – я Софией назову.

– Как город? – Нет, как мудрость. – Всё к тому же.

Побереги её. И самого главу.

– Не езди, – с неожиданною силой

Инесса, встрепенувшись, попросила. –

Серёжки золотые я носила.

Одну посеяла. Взамен купила мама

такую же. Из той же ювелирки.

Недавно у себя нашла… три. Одинаков

их вид. Только одна – замком черна.

Проверила: не золотой была она.

Откуда бижутерная подделка

взялась в моей коробке, я не знаю.

Но чудится мне, словно с этим делом

поездки твоей, Лора, связь прямая.

Не езди в город, реками заплатанный.

Вернёшься уж не той, что уезжала ты.