спросила спутница. – Кончали школу летом.
Была закрытая, в себе, с безумным глазом.
А здесь – и Кобра, и царица сразу.
– Она здесь швец и жнец… игрец, и с Яном,
владельцем, близко дружит, я слыхала.
– Мне это слышать невозможно странно.
Хоть та ещё порой она нахалка.
Пробьётся в переносном и прямом
значенье: по башкам и напролом.
– Моя сестра, как я, но много лучше, –
вздохнула Инь, – мне не хватает смелости.
Мечтаю я. Она живёт так. Сущность
её стара. Ло понимать, что делает,
умеет, и не пятится назад…
– Красивый у танцовщицы всё ж зад. –
К ним девочка с заказом подошла.
– О, Кобра… разве выход твой не скоро?
– Сестра её я, – Инь ответила. – Пришла
взглянуть на то, как выйдет нынче Лора.
– Прошу прощения. Что будете вы, мисс?
– Мне чаю. – Мне абсент. –
С тем разошлись.
С высот Ян видел Инь. И спутницу её.
Усмешка рот разбила: «Лора, тоже мне.
Сообразительная, но лицо – ещё не всё.
От неожиданности только запустили их.
Нет в ней уверенности этой, бронебойной…
Елена – не Пентесилея, биться в войнах».
Один он был, и разбирал бумаги разные.
В блокнот заметки делал: протокол.
Ребята заняты, им не до празднеств на сей раз.
Под дюжину фронтов Паук оплёл
попеременно в мыслях, но явилась Фея,
и заблистали нити вместе с нею.
Вниз опустилась баловница в кубе
(на лифте – в подпол; дымом это скрыто).
Из-за кулис (за ним), встав сверху (губы
красны, высокие ботфорты, платье сшито
из бархата, и алое – кумач).
явилась Лора. Вся в крови. Палач.
Небрежно встала, охвативши залу прищуром.
В руках держала микрофон, легко, как нож.
Совместно их впервые в жизни видел он.
Какая – где, и без очков поймёшь.
Любила Лора перед выступлением
загадками бросаться в налюднение:
– От гильотинной хватки увернись. Давай, попробуй.
В железной деве тесно. Ниц из недр её летит труп.
И пахнет дымом пустота. И голос чей-то шепчет: «Станем…»
И он – не тот, она – не та. И – ни прощенья, ни прощанья.
Я, под ударами мечей, тянусь бодать их…
Благодарите палачей. Они, казня, освобождают. –
Прожекторы крест-накрест. Дым багров
под ней (темнее и темнее, вплоть до чёрного
он делался по ходу её слов).
– Вот это… Женщина, уже а не девчонка, –
знакомая сказала в ухо Инь, –
сошла она как будто бы с картин. –
Вступление к песне, многим нам известной.
Оригиналу в тон перепевалось.
Узнала близнеца чужим Инесса.
Ян понял, что ему предназначалось.
А золотая молодёжь и сливки общества
увидели одну из её лучших сцен.
По окончанью сразу скрылась Лора.
Заметить Инь в толпе она успела.
На полсекунды встретились их взоры.
Улыбка, камелот на вишне спелой,
ей губы раздавила косо, в сок.
Неотвратим, вестимо, сестрин рок.
Ян подошёл к ограде (сбоку лестница
вела наверх). Почуяв взгляд, она ему
кивнула. Снизошёл он лично к Инь.
Сел рядом. – Ну, что скажешь? – Этих мук
ни человечий, ни иной какой язык
не выразит, – что врезали ей вмиг.
Она прекрасно понимала, что не станет
ждать ничего за рамками общения.
Но отторжение влечением было тайно.
Ей боком шло её же развлечение.
И до последнего цеплялась Инь за "нет".
Шаг останавливала та на красный свет.
– Скажу, что ты охрану не проверил.
Нас с Лорой спутали. Вот так легко.
А ты что скажешь? – Что открыты двери
мои для вас обеих. Ну, доколь
я сам здоров и весел относительно. –
Её теперь ком в горле посетил к тому ж.
Что-то сказал второй, чуть захмелевшей.
Та танцевать возжаждала уже.
Куб заполняла новая, им – слева,
под музыку являя неглиже.
За барной стойкой был парнишка симпатичный.
"Подруга" к нему сбагрилась тактично.
Искали автора, вплетённого в ткань текста,
учителя литературы, с лупой в лад.
Так вот, я – девочка, что к бармену полезла.
Сама когда-то даже барменом была.
В кругах определённых байкам рады,
как вакханалии кружила с Эсмеральдой.
Show must go on, как пел когда-то Фредди.
И петь он будет вечно, как по мне.
По струнам сердца бьёт: бессмертна песня. Ведь мы
всегда узнаем яви блеск – во сне.
Одёрнув шторку, смотрим в мир идей…
У нас, в Идеях, тусы – всех живей.
Реальность без искусства очень тускла.
А в двадцать первом вовсе механична.
В бетоне потолок украсит люстра.
Цветут в нутрянке страсти жизни личной.
Но нет сравнения для встречи с тем, что нас
"выводит из себя", то есть в экстаз.
Ян с Инь наверх переместились, в уголок
(пока я распиналась о прекрасном).
К прекрасному весьма путь недалёк.
Оно под носом, если видишь красный,
не путая с зелёным. Дальтонизм
родился с многими из нас, как стёкла призм.
По пятницам устраивалось шоу,
с бурлеском схожее. Все выходы танцовщиц
перемежали номера, как кожу – шов.
Там пели, веселились… и под кров шли
боа, пайеток, шпилек, париков и масок,
чтоб на ночь персонажами стать сказок.
Моя царевна-лебедь, в платье чёрном
(с широкой юбкой вровень до колен)
сидела между "дышащих" и "мёртвых"
мирами, пульс измерив даже стен.
Всё билось в ней, от жилки на виске
до голоса (им говорила – с кем):
– Впервые вижу, как она на людях пела.
Нет, музыкалка не считается… У ней
тогда мечта была: заняться делом,
чтоб зажигало всех вокруг людей.
Про смерть её теперь все стали речи.
Как будто смерть её от жизни лечит.
Со смертью флиртовала Лора с детства.
Я помню, мы в начальной были школе,
когда постиг недуг нашу соседку