Дом, которого нет

Он, как любой из них, кроме "разрядной"

своей личины, обладал нарядной.

На первом этаже струилась музыка.

Второй был полон красок и цветов.

Под окнами – форзиции и строй мимоз.

Сам Ник среди всего – кадр, что нет слов.

Двор маленький, дом пряничный: «Привет,

хороший мальчик. Хочешь пистолет?»

Три фотографии запомнились там сильно

Лоре. На первой – темнокожая девица

в кресле у гинеколога. Вокруг – консилиум.

«Земле уж нечем больше разродиться», –

подпись внизу. У Геи стан изогнут,

страданье исказило всё лицо ей.

Беременная в корчах. Вот вторая:

к стеклу прижатый рот из душевой,

им просит альбиноска молодая

миг "воздуха". И подпись: «В дырах слой

озоновый. Нет кислорода – нищим».

Антиутопиям всерьёз уже не свищут.

На третьей был мужчина очень рослый,

черноволосый, бледный и спокойный.

С ним – дева в юбке-клёш цыганской, пёстрой.

Подол он поднимал одной рукой вверх,

открыв смотрящему всё, что когда-то мнил прекрасным.

Лицо её – будто фотографируют на паспорт.

Такая ж отрешённость. «Это – время».

Ни буквой больше. Прав товарищ Чехов.

Ник вёл себя дурашливо со всеми,

а в объектив брал сущность человека.

Стремился к Лоре он, но, как назло,

его от жизни в ней отрезало стекло.

***

В бронированных стёклах отражался

снег и вокзал за городом. Водитель

с табличкой (имя и фамилия) уж ждал ту,

кому начальник – оплодотворитель.

Она боялась высоты и предпочла

доехать медленно, но верно, без затрат.

Поезд явился на перрон. Снегурка чёрная

пошла за телохранником покорно.

Повёз её он, молча, в дом бесплодный,

со шпилями и витражами. Как собор он

готический: такой, каким быть должен

дворец стремящегося к небесам вельможи.

Безродная теперь, смотрела Ида

на город. Из домов, как из людей,

он состоял. Ей было очевидным,

что вряд ли здесь появится родней

кто-либо – ножки, изнутри толкавшей пузо.

Обузой не казался вовсе груз в ней.

Когда у нас нет дома у самих,

дома чужие манят, как подарки

под ёлкой. Да, войди в любой из них,

найдёшь скелеты, ссоры и… Но жаркий

очаг, он – сердце, без него – одна зима.

Авось хоть искорку подарит добрый маг.

Под вечер остановимся. История

заслуживает та главы отдельной,

что вечером придёт на территорию

публичную (но кой-кому нательную).

Инесса перед зеркалом застряла,

рисуя стрелки. Как у Лоры, явно.

Часть XV. Кукла наследника Тутти (начало)

#np Amy Winehouse – Back to black

Под новый год, как в сказке, случилось сразу всё.

Ребята лихо пляшут из городов и сёл,

встречая дед Мороза и зимние деньки.

Пока в курортной зоне я тёмные очки

ношу, у моря, с солнцем, к исходу декабря.

Жизнь в городах приморских – забавный фоторяд.

И, так как я тут барин (а, может, и барон) –

в словах, где, взвив лишь палец, могу пустить ворон

кладбищенских иль белых, снежинок на крылах,

то, сдерживая смех свой, рисую снег в стихах.

Был снежный вечер… трудно. Мой смех, он, как шакалий.

Анубис, ты хоть друг мне, но нам не место в зале.

Был снежный вечер. Дело в рифме всё же.

Классическим звучание вдруг стало.

Инь подходила к клубу. Что-то в роже, –

пардон, в лице, – у компаньонки бравой

её – охраннику не приглянулось сразу.

Сказал он "нет". И прекратил бы сказку,

когда б Инесса ни нашлась. – Она со мной, –

сказала по возможности развязно,

сестре повадкой подражая, хрипотцой

и даже лёгкой вытяжкой согласных.

– О… Кобра? Выглядишь ты сногсшибательно.

– Тем и живу, – и усмехнулась также, вкривь. –

Ни слова больше. Внутрь попали обе.

Секьюрити немало удивился.

Вроде, со входа заднего – путь Лоре…

Но, мало ль, что там, наверху, творится.

У Паучихи (кличка за глаза)

найдётся, для чего вползать в фасад.

В толпе и темени он не заметил глаза.

– Что? Кобра? Ты? – Нет. Я сестрой прикинулась.

Тише, – шепнула, перед холлом оказавшись

в диванах кожаных, где гардероб и дивные

на стенах барельефы сцен таких,

что завернулись б очи у иных.

– Привет, царица! – в гардеробе девушка

ей улыбалась, как чудесному явлению.

– Привет, – рекла Инесса, подмигнув ей (хоть

интуитивно, но попав в цель). Разумение

подсказывало двигаться вперёд.

Соклассница же пусть не отстаёт.

В высоком и широком зале было

не людно, а, скорее уж, людимо.

Второй этаж, балкон, "Куб" поделил на

места для местных и для заместимых.

Оградой отделённые от чужаков (как в раме

над первым) буквой "с" в квадрат сидели «Сами».

Внизу творились шоу, танцы, песни

и прочьи способы развлечься и развлечь.

Инессе было видеть интересно,

но от увиденного отказала речь.

Стеклянный куб, подобный нашей личности,

вмещал танцующую в нём мамзель без лифчика.

Человек в зеркальном кубе, кем-то смятом до осколков,

тем себя извечно губит, что, изрезавшись без толку,

не врубается: "я вижу" равнозначно "я являюсь".

Смысл пенять на рожи ближних, сам в них отражён раз?

Та мамзель, внутри, на зеркало источала дух свободы.

А снаружи видно тело той и венозные разводы.

Вокруг стояли люди, тщась дотронуться.

Из-за столов другие чуть косились.

Официантки бегали проворно с яств

и питий на подносах – изобильем.

Когда-то в общепите я вилась.

Ужасно их работа тяжела.

Прошли за столик девы. Сервирован

он был, как на приёмах в высшем свете.

– Скажи-ка, Инна, кто такая Лора? –