Дом, которого нет

Лидия юркнула за печь, пролезая под длинную занавеску, мукомольню она прижала к груди, прислонилась к тёплой стене спиной, замерла.

– Можно? – дверь протяжно скрипнула и в избу вошла молодая особа. Евгения сделала вид, будто только что закончила укутывать полотенцем ведро с квасом из ржаночки.

– Бог в помощь! – поприветствовала гостья. Хозяйка продолжала возиться с ведром. – Присесть позволишь?

– Садись, коль пришла, места не жалко, – ответила бабка недовольным тоном, гостеприимством явно не пахло.

– Матря-то иде?

Евгения зыркнула на неё недобрым взглядом и сухо произнесла, наклонившись к ведру:

– В проруби полощет.

Возникло неловкое молчание, напряжение только усиливалось.

– Я чего пришла… – женщина мялась, издавая тяжкие выдохи, осмелев изложила причину визита: – дитё хотела забрать.

– Ишь чего удумала! – взорвалась бабка с пол оборота. – Явилась, не запылилась спустя полгода… Дитя ей отдавайте!

Женщина отпрянула от неожиданности, но собравшись продолжила наседать.

– Виноватая я пред тобою… Хоть бей, хоть режь… только вороти мне дитя. – Голос незнакомки становился плаксивым и умоляющим.

– Чего это я должна табе его вертать? – держала оборону Евгения. – Ты мне как говорила: забери, Христа ради, мне оно не надобно!

– Так я ж на фронт хотела… – Женщина шмыгнула носом, достала из кармана платок, утёрлась.

– Что, не взяли на фронт? – В голосе бабки чувствовалась ярость. Агрессия не переставала возрастать при каждом очередном слове. – Таких, как ты, туда не беруть.

– Я в санбригаду просилась…

Хозяйка громко усмехнулась.

– Да кто тебя примет… в санбригаду?! Медичка выискалась… Чего же ты до фронта не доехала, а? Глаза свои бесстыжие сидишь мозолишь… – На это женщина смолчала, всхлипнула, кротко посидела, искоса наблюдая, как Евгения, возмущаясь, стала игнорировать чужое присутствие и приступила к очередным делам, затем начала новый натиск:

– Еня… верни мне дитя – одумалася я…

– Ты мне его на порог привезла?! – рявкнула бабка. – Я приняла.

Лидия приоткрыла занавеску, в её обзор попали дети: пятимесячная в марлевом подгузнике сучила голыми ножками, обсасывая сухарь, старший наблюдал за происходящим, готовый расплакаться. Ей стало жалко Ромочку, выходит, что эта опомнившаяся по прошествии полугода бесхребетная пьяница и распутница, каких на фронт не берут, его родная мать? Бедный Ромочка… Его белое испуганное личико следило за ругающимися взрослыми, будто он знал, о чём идёт речь, несмотря на возраст, будто он понимал, что его сейчас делят.

– Верни дитя, гадина! – Незнакомка перешла на крик. – Твой мужик ко мне попёрся, потому что тебя ни один человек стерпеть не может!

– Ты мово Витьку не трожь! – не уступала бабка. – Не табе его имя змеиным языком упоминать! Он Родину защищает! Все знають, как ты его опоила.

– Что-то он не шибко противился… – Соперница подобными оправданиями только подливала масла в огонь.

– Ты мово Витьку не срами! Мне люди сказывали, как ты в подворотне валялась, пьянчужка подзаборная! – В мыслях у Лидии промелькнуло, что сейчас она, наконец, свою бабку узнала: гонор, едкие обзывательства, твёрдый характер, который та в данный момент проявляла, – вот она, та истинная бабка двухтысячных. И не впоследствии она такой станет – она ей уже была, просто до этого случай не представился.

– Да на что оно табе – чужое дитё? – плакалась незнакомка.

– Витькино – не чужое. Ты собой все подворотни подмела, прошмандовка! Не зря тебя баба, ваша песчанская, из-за угла ведром помоев окатила – люди сказывали, как ты с её мужиком в стогу кутурялась!

– И-и-их! Люди сказывали… Что ты слухаешь людей этих, мало ли чего приплетуть…

Евгения краем глаза заметила, как за окном у калитки военный в овечьем тулупе прикуривает самокрутку, ждёт, дымит, прогуливается из стороны в сторону. Ей стало ясно, что приехала соперница не одна, с подмогой, но Евгения не боялась, в ней сидела тигрица – косы выбились из-под косынки, глаза горели.

– Не отдашь значить? – женщина заговорила спокойно, словно сдалась. – Ну Бог табе судья. Я проведать хотела… – от её нерешительных раскачиваний – встать или не встать зашаталась скамейка, деревянные ножки постукивали о неровный пол, но визитёрка не спешила прощаться.

– Проведала? А теперь иди отсель! – Евгения, подбоченившись, нависла над ней.

– Имя-то оставила, как я просила? – Женщина, каких в простонародье называют «кукушками» начала подтирать глаза, собираясь на выход. – Динкой назвала?

– На что мне твои собачьи имена – у нас свои имеются! Нюркой её звать! Анной Викторовной!

Лидия сожмурила глаза, стиснула зубы – сжала до боли в дёснах, быстрая слеза скатилась прямо за ворот, за ней ещё одна, и ещё, кожа начала пощипывать от сырости. В эту минуту мир перевернулся, пальцы сжимали мукомольню, давили с силой, она вцепилась в неё, как в последнюю надежду, чтобы осознать, что она сейчас не спит. Пальцам было больно, значит – не сон, но это не боль в сравнении с тем, что она сейчас чувствовала в душе.