Дом иллюзий

Со временем все забывают. И это, вероятно, самое ужасное. Так много времени прошло с тех пор, как хоть кто-то из них видел Землю, с тех пор, как первый экипаж забрался в корабль, оставив позади возлюбленную планету, окутанную дымом и льдом. Им необходимо было выбраться – они знали это, все знали, но им еще и повезло найти корабль.

Они устанавливают курс КУДА-НИБУДЬ и обустраиваются на корабле. У них рождаются дети, они рассказывают детям истории о том, как жили раньше. Наверное, о самом плохом умалчивают. Потому что сейчас, среди хромированной стали, стекла и звезд, острая боль от предательства планеты притупилась. Со временем они умирают, а корабль все летит прочь, и дети детей первого экипажа сохраняют лишь самые отдаленные представления о том, Как Это Было. Пока они доберутся КУДА-НИБУДЬ (до прекрасной планеты с поющими камнями, лимонно-желтыми деревьями, почвой, которая пахнет тмином, и водой, по которой можно ступать), уже никто не вспомнит, что вообще заставило их покинуть Землю.

«Наверное, что-то ужасное, – неуверенно говорят они друг другу. – Мы столько сил положили на то, чтобы сбежать. Наверное, это было самое скверное место во Вселенной».

Но их преследует сомнение, столь настойчивое, что они в итоге дают ему имя:

Ностальгия (существительное).

1. Тревожное ощущение недоступности прошлого: как только событие остается позади, какие-то его существенные качества утрачиваются навеки.

2. Напоминание о необходимости помнить: даже если острота скорби притупилась, из этого не следует, что когда-то она не была ужасной. Это означает лишь, что время и пространство, с их бесконечной протяженностью и нежностью, встали между вами и прошлым и теперь защищают вас, а раньше не могли.

Дом иллюзий как L'esprit de L'escalier [119]

Собираясь с братом на Кубу посмотреть дом предков, я выяснила, что Санта-Клара – город, где мой дед родился и вырос и где его заставили съесть бульон из его любимого ручного петуха, – город-побратим Блумингтона в Индиане. Как это могло случиться? Почему из всех городов мира именно эти два соединены такой произвольной пуповиной?

Из аэропорта Гаваны мы поехали на машине с кондиционером в Варадеро, а оттуда в жарком и пахучем автобусе – в Санта-Клару. Я почти не знаю испанского, но мой брат говорит на этом языке и уже бывал там раньше. Он был очень мил со мной и внимателен, и хотя сам сильно переживал, но обо мне заботился. Желудок откликнулся на стресс, мне стало плохо, очень плохо, и однажды в водянистом свете утра я блевала четыре часа подряд, пока не заболела диафрагма, в десяти шагах от дома, где мой дед провел детство. Потом владелица casa particular[120] сняла с меня сглаз: прочла какую-то непонятную молитву, используя при этом портновский сантиметр, и изгнала мое несварение (такой она поставила диагноз). «Это делаю не я, – сказала она, – я лишь проводник Бога». И она заставила меня выпить целую бутылку тоника, которого я никогда прежде не потребляла без джина.

Прогулка по Санта-Кларе была прекрасной и странной; я все представляла себе, как дедушка ходил по тем же улицам. И одновременно воображала, как мы ходим по карте-двойнику в Блумингтоне, штат Индиана. Вот как устроены города-побратимы: я могла гулять разом по обоим, разделенным лишь тонкой таинственной ширмой, и если бы попала в нужный момент в нужное место, смогла бы из одного города заглянуть в другой. Я могла отдернуть краешек занавески возле вон того цыпленка и увидеть Дом иллюзий и тех, кто жил в нем теперь.

Улицы кишели людьми, такси на велосипедной или гужевой тяге, машинами, выпущенными в середине века и разваливающимися – каждая на свой лад. Знаменитый отель на площади был раскрашен так же, как прежний дом бабушки и дедушки в Мэриленде.

Мы подошли к школе, из нее толпой выходили одетые в форму дети.

– Дедушка учился здесь, – сказал брат. – Прямо тут.

Он указал на банк, стоящий на той же площади.

– Когда дедушка привез меня сюда, – продолжал он, – он рассказал мне, как однажды вышел из школы и хлынул такой дождь, что он кинулся под навес банка, переждать. Подъехал роскошный автомобиль, опустилось окно. Там сидел богатый белый кубинец. Он помахал рукой, подзывая деда.

– Зачем?

– Не знаю. Наверное, он подумал: я запросто могу отправить этого смуглого мальчишку под дождем выполнять мое поручение – и он все сделает, чего бы я ни захотел. Но дед не трогался с места, а тот все махал рукой, и наконец дед послал его в жопу.

Так мой брат рассказал эту историю. Я не очень-то могу себе представить, чтобы мой дед – веселый и добродушный человек, покинувший навсегда и Санта-Клару, и Кубу, обожавший магазины электроники, бесплатные ручки и часы, возившийся с техникой и мастеривший птицам кормушки, дед, который оставался в США и постепенно сползал в деменцию, – чтобы он послал кого-то в жопу, и все же я узнала своего деда и в таком портрете: он никогда не просил прощения, не унижался, не ныл.