Дом душ

О, сумеречный, надзвездный и могучий купол, Мекка множества умов, мавзолей множества надежд, обитель печали, где гибнут желания! Ибо входят туда люди с упованием в сердце и возвышенными помыслами, мнится им, что сии грандиозные ступени – лестница, ведущая к славе, а великолепный портик – врата знания, но внутри обнаруживается лишь суета сует и всяческая суета. И когда на протяженных улицах все звенит, под куполом властвуют тишина, вечные сумерки и затхлый воздух. Кровь в жилах разжижается и стынет, а мозг сгорает дотла в пламени меланхолии; идет охота на призраков, погоня за отрядами фантомов; борьба с миражами – и война, в которой никто не одержит победу. О, купол, гробница смышленых! Несомненно, в галереях твоих, где не слышно звучных голосов, раздаются одни лишь шепоты да шелестят погибшие чаяния; и души человеческие устремляются ввысь, словно мотыльки к пламени, чтобы упасть опаленными дочерна к твоему подножию, о сумеречный, надзвездный и могучий купол!

Ныне я горько сожалею о том дне, когда впервые занял место за столом и начал изыскания. Прошли считанные месяцы, и я познакомился с неким спокойным и доброжелательным джентльменом, мужчиной несколько старше среднего возраста, почти всегда занимавшим стол по соседству. В читальном зале для такого сближения нужно немногое – достаточно предложить помощь, подсказать, где в каталоге содержится искомое, и проявить обычную вежливость к тому, кто по привычке садится рядом; так я и свел знакомство с этим доктором Липсиусом. Постепенно я стал искать его общества и скучать, когда он не приходил, что иной раз случалось, и между нами возникла дружба. Его впечатляющие познания были без малейших ограничений предоставлены мне в пользование; а еще он нередко удивлял меня, за считанные минуты составляя библиографию по нужной теме; так что вскоре я поделился с ним своими амбициями.

– Ах, – сказал он, – вам следовало родиться немцем. Я и сам в детстве был таким. Чудесное решение; стезя, которую ничто не ограничивает. Объять умом все сущее, – о да, замысел что надо. Но все же… он означает жизнь, полную нескончаемого труда, а под конец – неудовлетворенные желания. Настоящему ученому суждено умереть, сказав: «Как же мало я знаю!»

Постепенно Липсиус подобными речами сбил меня с пути: он восхвалял мою стезю и одновременно намекал, что она так же безнадежна, как поиски философского камня, и таким образом, с помощью хитрых доводов, изложенных с бесконечным тактом, ему удалось наконец поколебать мою решимость.

– По большому счету, – говаривал он, – величайшая из наук, ключ ко всем знаниям – наука и искусство удовольствия. Рабле, возможно, величайший из всех ученых-энциклопедистов; и он, как вы знаете, написал замечательнейшую из книг. Чему же она учит людей? Несомненно, радоваться жизни. Нет нужды напоминать вам о словах, вымаранных в большинстве изданий, но представляющих собой ключ ко всей раблезианской мифологии, всем загадкам его великой философии: Vivez Joyeux[146]. Вот в чем суть его учения; его труд – основы удовольствия как изящного искусства; самого изящного из всех; искусства искусств. Рабле познал науку, но и жизнь тоже. После него мы прошли долгий путь. Мне кажется, вы человек просвещенный и не считаете мелочные правила и оговорки, выдуманные прогнившим обществом ради собственного эгоистичного удобства, непреложными указами Предвечного.

Вот такую доктрину он проповедовал; и именно с помощью столь коварных аргументов, фраза за фразой, понемногу, то здесь то там, ему наконец удалось превратить меня в человека, воюющего со всем общественным строем. Я и раньше мечтал о возможности сбросить оковы и жить свободно, быть хозяином и мерилом дозволенного для самого себя. В глубине души я был язычником, а Липсиус в совершенстве постиг искусство стимулировать естественные наклонности молодых людей, дотоле аскетов. Взглянув на огромный купол читального зала, я узрел, как он вспыхнул ярким пламенем и красками неизведанного мира соблазнов, в моем воображении возникла тысяча фантазий развратного свойства, и запретное повлекло меня столь же неотвратимо, как магнит железо. Итак, решение было принято: я дерзко попросил Липсиуса сделаться моим наставником.