Дом душ

– Мистер Дэвис! Ради Бога, сжальтесь надо мной, мистер Дэвис! Клянусь, я… – тут бедолага что-то услышал и замолчал, тщетно пытаясь стиснуть зубы и призвать хоть каплю мужества. Замер на миг, дрожа как осиновый лист, а потом вышел на улицу – с дамокловым мечом над головой, как представилось Дайсону. Не прошло и минуты, как литератора осенило, что он и этого мужчину знает; несомненно, ему повстречался тот самый молодой человек в очках, коего столь изобретательно искали многие; строго говоря, очков на нем не было, но бледного лица, темных бакенбард и привычки робко озираться по сторонам оказалось достаточно для узнавания. Дайсон сразу понял, что в результате череды случайностей, сам того не осознавая, напал на след замысловатой интриги, и след этот вился, будто оставленный мерзкой змеей, по дорогам и закоулкам лондонского космоса; истина предстала перед ним мгновенно, и он догадался, что вопреки всяким доводам рассудка и разумной предусмотрительности ему выпала честь узреть тени потаенных существ, которые преследовали и гнали, хватали и исчезали, творя свою волю по ту сторону ярких декораций заурядной жизни, без лишних слов и звуков, помимо невнятных басен и выдумок. В одно мгновение грубая болтовня, вычурное великолепие и пошлая суета пивнушки стали частью магии; ибо здесь, в непосредственной близости от Дайсона, разыгралась сцена мрачной мистерии, и он узрел, как плоть человеческая теряет цвет, охваченная парализующим страхом, как на расстоянии вытянутой руки отверзается зияющая бездна трусости и ужаса. В разгар подобных размышлений подошел бармен и вперил в него взгляд, как бы намекая, что клиент исчерпал сообразную приличиям возможность расслабиться, поэтому Дайсон продлил аренду, заказав еще пива. Думая о промелькнувшей трагедии, он вспомнил, что первый приступ страха вынудил молодого человека с бакенбардами быстро вытащить руку из кармана пальто, и нечто упало на пол; притворившись, будто уронил трубку, Дайсон наклонился и пошарил рукой в углу. Коснувшись чего-то пальцами, он осторожно достал штуковину и тайком спрятал в карман, мельком увидев, что это старомодная записная книжица в выцветшем сафьяновом переплете зеленого цвета.

Он залпом допил пиво и покинул заведение, вне себя от радости из-за удачной находки, изобретая все новые гипотезы по поводу ее важности. Дайсон страшился обнаружить чистые листы или вымученные подсчеты любителя азартных игр, но выцветшая сафьяновая обложка как будто обещала большее и намекала на тайны. Он с немалым трудом отыскал путь из мрачного и убогого квартала, куда вошел столь беззаботным образом, и выйдя на Грейз-Инн-роуд, поспешил домой по Гилфорд-стрит, мечтая о зажженной свече и одиночестве.

Оказавшись за письменным столом, Дайсон положил перед собой книжицу; потребовались усилия, чтобы ее открыть, рискуя разочароваться. В отчаянии он наконец просунул палец между страницами наугад и обрадовался, когда увидел аккуратные строчки с полями; так вышло, что с первого взгляда его внимание привлекли два слова, выделившиеся на общем фоне. Дайсон прочитал:

«Золотой Тиберий»

и его лицо раскраснелось, словно у истового охотника, которому сопутствовала удача.

Он тотчас же с живым интересом распахнул записную книжку на первой странице, и ему открылась

История молодого человека в очках

Сидя в грязной и темной квартирке в одной из самых, как я абсолютно уверен, отвратительных трущоб Клеркенуэлла, пишу эту историю жизни, которая, будучи ежедневно под угрозой, не может продлиться долго. Каждый день – о нет, каждый час! – враги все плотнее опутывают меня сетями, и даже сейчас я обречен быть узником этой убогой комнаты, а когда покину ее, то отправлюсь навстречу погибели. Если так случится, что эти записки попадут в хорошие руки, возможно, от них будет толк, ибо они предостерегут молодых людей относительно опасностей и капканов, неизменно встречающих любого, кто собьется с пути истинного.

Меня зовут Джозеф Уолтерс. Обстоятельства сложились так, что к совершеннолетию у меня был небольшой, но стабильный доход, и я решил посвятить жизнь науке. Я веду речь не о современной учености; у меня не было ни малейшего желания связываться с людьми, кои тратят жизнь на несказанно унизительное занятие – «редактирование» классиков; оскверняют прекрасные поля прекраснейших книг бесполезными, избыточными примечаниями и лезут из кожи вон, чтобы вызвать стойкое отвращение к прекрасному. Церковь, низведенная до конюшни или пекарни, являет собой жалкое зрелище, но еще большей жалости заслуживает шедевр, испачканный пером комментатора и заклейменный омерзительной пометкой «cf».[145]

Потому я и выбрал славную карьеру ученого в древнем понимании слова; я жаждал приобрести энциклопедические знания, состариться среди книг, день за днем и год за годом извлекать сокровенную сладость из достойных произведений. Я был недостаточно богат, чтобы собрать собственную библиотеку, поэтому мне пришлось отправиться в читальный зал Британского музея.