Дом душ

Вскоре после этого он вышел из дома и испытал особое наслаждение от пятимильной прогулки по улицам, которые из черных медленно становились серыми, а потом наполнялись сиянием, подаренным утренней зарей.

Время от времени на пути попадались заплутавшие гуляки, но Дайсону пришло в голову, что ни один из них не провел ночь так бестолково, как он сам; к возвращению домой он решил, что должен исправиться. Прежде всего, отказаться от милетских[142] и арабских развлечений и записаться в библиотеку Мьюди[143], чтобы регулярно добывать там легкое, безобидное чтиво.

Странное происшествие в Клеркенуэлле

На протяжении нескольких лет мистер Дайсон занимал комнаты на умеренно тихой улице в Блумсбери, где, если вторить его немного высокопарному стилю, держал руку на пульсе, не рискуя оглохнуть от тысячи слухов, циркулирующих по главным артериям Лондона. Тот факт, что от ближайшего угла Тотенхэм-Корт-роуд сотни омнибусов отправлялись во все городские районы, служил для него источником своеобразного, тайного наслаждения; он охотно рассказывал о том, как удобно посещать Далстон, и в подробностях расписывал замечательный маршрут, простирающийся от окраины Илинга до улиц за Уайтчепелом. Свои изначально «меблированные апартаменты» он постепенно очистил от наиболее оскорбительных элементов обстановки; и хотя эта квартира была далека от сияющего великолепия его старого жилища неподалеку от Стрэнда, в убранстве ощущалось строгое изящество, которое делало честь его вкусу. Старые ковры демонстрировали свою неподдельную, увядающую красу; на стенах висели эстампы в паспарту и черных рамках, почти все – первые оттиски, сделанные самим художником; и никакого вездесущего черного дуба. На самом деле, мебели было очень мало: в углу стоял простой стол без излишеств, квадратный и крепкий; перед камином – козетка XVII века; два стула с подлокотниками и книжная полка в стиле ампир довершали обстановку; однако важнее всех прочих был один-единственный предмет. Ибо Дайсона не заботила обычная мебель; его место было за письменным столом, причудливым лакированным бюро, где он сиживал часами, спиной к комнате, во власти отчаянных литературных устремлений, – или, как он сам выражался, говоря о своей профессии, преследуя фразу. Аккуратный ряд ячеек и ящичков вмещал великое множество рукописей и записных книжек, которые представляли собой результаты многолетних экспериментов и потуг; а внутреннюю полость, обширное хранилище, переполняли скопившиеся идеи. Дайсон был ремесленником, всей душой любившим тонкости и технику того, чем занимался; и хотя – о чем уже упоминалось – литератор ошибочно считал себя творцом, его забавы не причиняли вреда, ибо он избрал (или же за него этот выбор сделали издатели) благой путь и не стал утомлять мир печатным словом.

Итак, здесь Дайсон оставался наедине со своими фантазиями, экспериментировал со словами и сражался, как и его друг, затворник из Бейсуотера, с почти непобедимым врагом – стилем, но всегда с безупречной уверенностью, которая в корне отличалась от хронической депрессии писателя-реалиста. После ночного приключения с необычной жиличкой из апартаментов на втором этаже дома в Абингдон-Гроув Дайсон практически непрерывно трудился над неким планом, имевшим, как ему казалось, почти магический потенциал; и когда литератор отложил перо, лучась торжеством, его осенило – он не выходил на улицу пять дней кряду. Все еще переполненный энтузиазмом от достигнутого результата, он отложил рукопись и отправился гулять, поначалу ощущая ту редкую разновидность ликования, когда каждый попавшийся на пути камень таит в себе зародыш шедевра. Час был довольно поздний, осенний вечер, притаившийся под многослойной вуалью из дымки и тумана, близился к завершению, и Дайсону казалось, что голоса в неподвижном воздухе, шум транспорта и шарканье ног – это звуки, доносящиеся со сцены в тот момент, когда зрительный зал погрузился в тишину. Быстрый, как летний дождь, листопад шел в сквере, а на улице позади Дайсона уже зажегся свет в мясных лавках, и продавец фруктов и овощей включил яркую наружную иллюминацию. Была суббота, и повсюду кишели обитатели густонаселенных трущоб; битые жизнью женщины в порыжевших черных нарядах щупали куски тухлятины или торговались из-за вялой капусты, дешевый эль шел на ура. Дайсон миновал этот ночное скопище огней с некоторым облегчением; он любил размышлять, но не как Де Квинси, принявший порцию наркотика;[144] его совершенно не волновало, сколько стоит лук, и он бы не обрадовался, услышав, что мясо подешевело до двух пенсов за фунт. Он все еще исследовал девственные дебри истории, которую писал, тщательно соизмерял сюжетные повороты и структуру, лелеял каждую удачную фразу и страшился провала, подстерегающего за любым углом; в таком настроении Дайсон оставил позади шипящие и посвистывающие газовые фонари и ступил туда, где было поменьше народа.