Дом душ

Но теперь, изведав так много, я вознамерился узнать все и сосредоточил усилия на расшифровке надписи на Черной печати. В течение многих лет я не знал другого досуга, кроме этой головоломки, ибо львиную долю времени, конечно же, приходилось посвящать другим обязанностям, и лишь изредка удавалось выкроить неделю для безупречных изысканий. Если бы мне пришлось рассказывать вам полную историю этого любопытного исследования, сей текст вышел бы крайне утомительным, поскольку содержал бы всего лишь повествование о мучительно затянувшейся череде провалов. Но я разбирался в древних рукописях и был хорошо подготовлен к преследованию, как называл происходящее про себя. У меня были корреспонденты среди ученых со всей Европы, да и целого мира, и я поверить не мог, что в наши дни какой бы то ни было алфавит, сколь угодно древний и запутанный, продержится долго в лучах прожектора, который я на него направлю. Однако прошло целых четырнадцать лет, прежде чем я добился успеха. С каждым годом мои профессиональные обязанности увеличивались, а свободного времени становилось все меньше. Это, без сомнения, сильно задержало меня; и все же, мысленно обозревая минувшие годы, я поражаюсь обширности исследований Черной печати. Я превратил свое бюро в средоточие знаний и собирал расшифровки древней письменности всего мира, всех эпох. Я решил, что ничто не минует моего внимания, малейший намек на разгадку будет с радостью изучен. Но испробовав все варианты один за другим и не добившись результата, с годами я начал отчаиваться и задаваться вопросом, не была ли Черная печать единственной реликвией расы, исчезнувшей с лица земли и не оставившей других следов своего существования – погибшей, как мифическая Атлантида в результате великого катаклизма, похоронившей все свои тайны в океанских глубинах или вплавившей в сердце гор. Такие размышления слегка охладили мой пыл, и пусть я все еще упорствовал, прежней веры во мне не было. Мне помог случай. Я остановился в одном крупном городе на севере Англии и воспользовался возможностью осмотреть очень достойный музей, который там основали недавно. Куратором музея был один из моих корреспондентов; и вот, когда мы осматривали витрину с минералами, мое внимание привлек экспонат – пластина из черного камня, площадью около четырех квадратных дюймов, своим видом напомнившая мне Черную печать. Я небрежно взял пластину, покрутил в руках и с изумлением увидел на обратной стороне надпись. Я достаточно спокойным голосом сообщил своему другу-куратору, что этот экспонат заинтересовал меня и я был бы весьма признателен за возможность взять его с собой в отель на пару дней. Он, конечно, не стал возражать; я поспешил в свои комнаты и обнаружил, что первое впечатление было верным. На пластине были две надписи: одна обычной клинописью, другая – той, что на Черной печати, и я понял, что задача решена. Я в точности скопировал обе надписи, а когда добрался до своего лондонского кабинета и положил перед собой Черную печать, мне удалось всерьез заняться грандиозной проблемой. Смысл надписи на музейном экспонате, хоть и любопытный сам по себе, не касался моих поисков, однако транслитерация позволила мне овладеть секретом Черной печати. Конечно, не обошлось без догадок; то и дело возникали сомнения по поводу смысла конкретной идеограммы, и один значок, повторявшийся снова и снова, лишил меня сна на несколько ночей подряд. Но в конце концов я сумел пересказать тайну на простом английском языке – и вот передо мною лежал ключ к зловещей трансмутации в холмах. Едва дописав последнее слово, я дрожащими руками разорвал листок бумаги на мельчайшие клочки, узрел, как они почернели и сгинули в пасти алого пламени, и даже разворошил пепел. С той поры я ни разу не записывал эти слова; я никогда не доверю бумаге фразы, повествующие о том, как человек может превратиться в слизь, из которой произошел, и поневоле обретет облик ящерицы или змеи. Теперь оставалось лишь одно. Я знал, но хотел увидеть собственными глазами, и через некоторое время мне удалось снять дом по соседству с Серыми холмами, недалеко от коттеджа, где жили миссис Крэдок и ее сын Джервейс. Нет нужды вдаваться в подробности внешне необъяснимых событий, случившихся в доме, где я пишу эти строки. Я понимал, что должен обнаружить в Джервейсе Крэдоке то, чем его наделила кровь «маленького народа» – позднее я изведал, что он неоднократно встречал своих сородичей в пустошах этого безлюдного края. В день, когда меня вызвали в сад, где у юноши случился припадок, я услышал, как он говорит – или шипит – на жутком наречии Черной печати, и, боюсь, мое ликование возобладало над жалостью. Из его уст хлестали тайны подземного мира, включая жуткое слово «Ишакшар», значение коего, вы уж простите, не стану объяснять.