Дом 4, корпус «Б»

«Фу ты, черт!» Файоло отогнал внезапный страх, ощущение одиночества. Черный нож вонзился в солнце — то упала завеса печали, когда лицо твое закрыло сожаление… Пас! Это летит мяч, облепленный пылью и песком, его надо принять «на головку»! Где люди? Почему никого нет на крыше? Весь дом в учреждениях, на работе? Может быть, Мацина, Мико и Тадланек смотрят из котельной… Он начал беспокойно переминаться, глядя на исчезающее солнце и не обращая внимания на то, что режет глаза, а мокасины скребут по песку. Он окинул взглядом крыши, трубы. Они показались ему странно-желтыми, словно раньше, давным-давно, они были желтые или же оранжевые, а теперь выцвели. Файоло обошел машинное отделение, посмотрел на Колибу и на Камзик. Всюду та же картина замирающей жизни. Только желтеющий Солдат на Славине казался живым. Файоло обернулся и крикнул радостно:

— Привет, Голландец!

— Привет, Файоло!

По ржавой лестнице поднималась Бела Блажейова, подстриженная «под голландца».

Файоло обрадовался, одиночество исчезло, как злая тень. Кинулся к лестнице.

— Привет!

— Привет, Голландец!

— Держи, только осторожно!

— А что это?

— Не видишь? Окуляшки-стекляшки.

— Давай!

— Только осторожно, Файоло! Они закопченные.

Он осторожно взял их за дужку.

— Давай лапу!

Бела протянула ему руку.

— Оп-ля! — Он вытянул ее на крышу.

Бела спрыгнула с площадки и повернулась к исчезающему солнцу.

— Фантастика! Дай-ка стекляшки, Файоло!

Он подал ей темные и закопченные очки.

Бела надела их очень осторожно, чтобы не испачкаться, и стала смотреть на исчезающее светило. Оно было теперь как толстый серп, сияющая выпуклость которого была повернута на восток, черная впадина — на запад.

— Голландец!

— Чего?

— Пойдем вон туда, за будку.

— Зачем?

— Там теплее.

— Я сюда на минутку. Мне надо вернуться, Мило тоже хочет сюда. Кто-то должен побыть с мамой — мы ведь не можем оставить ее одну, ей ужасно хотелось бы увидеть вот это, но она не может, она слепая, и, если бы мы оба ушли, дома ей одной было бы совсем грустно.

— Ну, иди!

— Иду.

— Там лучше, чем здесь, — сказал Файоло и, зайдя за машинное отделение, начал говорить шепотом, будто самому себе: — Мне здесь было ужасно одиноко! Я так рад, что ты пришла, Голландец.

— Правда?

— Вопрос! Здесь так страшно, в голову лезла веяная «муть», опадают волны, солнце озарило гладь — то из глаз твоих исходит тишина, когда ты улыбаешься мне, черный нож вонзился в солнце — то упала завеса печали, когда лицо твое закрыло сожаление, знаешь, Голландец, такая «муть» стала вдруг заволакивать мое чувствительное, часто ломающееся устройство, что я даже струхнул… Следствие одиночества, понимаешь… Когда я без тебя.

— На, держи! Посмотри! — Бела сняла очки и оглядела Файоло, его слегка выпяченную вперед нижнюю челюсть с белеющими зубами, когда он улыбается одной нижней губой да уголками рта, такой твердой, несокрушимой улыбкой опытного мужчины. Он всегда настороже, точно готовится отбить жесткий, тяжелый мяч. Беле это нравилось, но похвалила она затмение:

— Вот сила!

— Да, солнце откалывает номера!

— Номера?!

— Ясно!

— Прыжок во тьму! Обалденно!

— А палит-то как! Лошадь тоже бьет ногами, когда подыхает! — припомнил Файоло один из афоризмов Тадланека, повернулся к Беле, снял очки и улыбнулся твердой, несокрушимой улыбкой, одной нижней губой. — Режет глаза?

— Режет.

— Тогда мы сделаем вот так! — Он повернул очки дужками вперед, одно стекло приложил к своему правому глазу, обнял Белу за шею и притянул к себе. — А в это стекло ты смотри левым глазом — тогда мы оба все увидим. Вот так, щека к щеке!

— Бок о бок?

— Да!

— Плечо к плечу!

— Да, елки зеленые!

— Хорошо видно, клевая идея, Файоло! Красота! Ой, как оно убывает! Дракон пожирает солнце! Я где-то читала, что в старину люди боялись затмения, думали, что солнце пожирает дракон, крокодил или еще какое-то чудовище.

— Детский лепет! — серьезно возразил Файоло. — Нож врезался в солнце.

— Какой, Файоло?

— Какой! Круглый.

— Каким режут ветчину?

— Да, только черный.

На крыше корпуса 4 «Б» царила тишина, только снизу, со Смарагдовой улицы, доносились крики детей и говор взрослых.