Дом 4, корпус «Б»

— Мило, Мило! Ну кто, подумай, кто может заснуть у телевизора? Люди могут увидеть передачи из самых далеких мест — только, конечно, если они регулярно смотрят, правда?

— Конечно, мама, — сказал Мило, — и не улучшают программу, как наш отец.

— Ах, Мило!

— Знаю, мама, но… можно ведь иной раз и посмеяться! Знаешь, я думаю, нам хорошо бы заиметь еще один телевизор… — Мило взял мать за руку и отвел ее от лестницы. — Осторожно, мама, вот здесь перешагни! Так! Здесь обойди, иди сюда, вот так, направо! Зайдем чуть-чуть подальше, вот там ты прислонишься к стенке машинного отделения. В будке двигатель, который поднимает лифт, машина, лебедка, на нее наматывается трос…

Он вел ее, а сам рассказывал, стараясь не смотреть на узкий серпик солнца, сияющий как добела раскаленная проволочка. Они остановились у моторной будки. Файоло и Белу, спрятавшихся за углом, отсюда видно не было.

— Подожди немножко, мама, прислонись! Здесь такие железные двери. — Он приложил к глазам закопченное стекло и посмотрел на солнце. — Мамочка! — воскликнул он. — От солнца уже остался кусочек раскаленной проволоки, согнутой дугой, а где раньше было солнце, там ужасная тьма, эта раскаленная проволочка висит вот так, слева.

Пани Блажейова смотрела незрячим взглядом и улыбалась; ей все представлялось солнце, задернутое жалюзи. Потом в ее воображении на далеком и высоком небе возник кусок добела раскаленной проволоки, под ней темный круг и в этом круге — ужасная глубина, потом это ощущение исчезло, и плоская крыша дома как бы поднялась вместе с ней высоко над городом.

— Мило, — позвала она своего мальчика и ухватилась за него, — что, небо ясное?

— Да, мама.

— Нет, наверное, пасмурно, солнце не греет.

— Оно и не может, мама, его же нет…

— Да, верно. А небо голубое?

— Нет, мама, — сказал быстро Мило. — Вон там, — он показал на восток, — там оно фиолетовое, а там красное, а вон там темно-синее.

Пани Блажейова представила темно-синее небо, на небе как будто занимался невероятно далекий, неземной рассвет, темно-голубой, холодный, без чувства, без тепла. Ей представились и звезды, сияющие, как в морозное, еще далекое до рассвета утро.

— Звезды тоже видно, а?

— Да, мама, — ответил Мило, не двигаясь. Он через черное стекло смотрел на раскаленный солнечный серп.

— Какие, Мило?

— Вон там Венера, а там, наверное, Марс. Я не знаю точно, мама, но мне так кажется. — Он опять смутился от своего вранья. В глазах у него даже заблестели слезинки. — Я ведь не очень-то в этом разбираюсь, жалко, что отец ушел.

За углом машинного отделения Файоло и Бела переживали еще большее смущение. Бела видела это хорошо по лицу Файоло, Файоло еще лучше по лицу Белы.

— Господи! — сказал шепотом Файоло.

Бела прикусила губы, на лбу у нее выступили мелкие капельки пота.

Пани Стана Блажейова резко выпрямилась, подняла правую руку и показала на правую сторону неба.

— Вон там, Мило, Марс, вон там?

— Ну конечно, мама.

— Он синий?

— Нет, мамочка, Марс же красный.

— Ах да… А вон там, что там сияет синим огнем?

— Это Венера, мамочка.

Из своего укрытия наконец вышла Бела с малюсенькими слезинками на глазах, за ней длинный Файоло, неловко согнувшись в шее, пояснице и коленях. Неуверенность исчезла с его лица. Беле казалось, что она исчезла, как тень с солнца. Нижняя челюсть приоткрылась, на ней застыла улыбка, будто привязанная к нижним зубам.

Пани Стана Блажейова, мать Белы, не заметила их, не могла заметить, а Мило, брат Белы, как раз обернулся. Он хотел сказать матери что-то, чтобы отвлечь ее внимание от неба. Небо нудное, серое, думал он, а мама видит на нем Венеру…

— Мама!

— Ты что, Мило?

— Повернись-ка вот так! На север, вернее, на северо-запад!

Она повернулась.

— Там, над Славином, Памятник советскому солдату. Он сияет, затмение уже идет на убыль, солнце прибывает, и Солдат…

— Солдат сияет?

— Да, мамочка.

— Красиво?

— Красивее, чем Венера с Марсом.

— Как это?

— Так… Ну, он светится, как золотой.

Все четверо подождали еще немного, будто хотели убедиться, что солнце действительно прибывает, что свет возвращается, его не сожрал ни дракон, ни крокодил, ни какое-нибудь другое древнее чудовище. Бела сделала Мило знак, чтобы он помалкивал насчет Файоло — и, когда Мило и Бела тихонечко повели мать к железной лестнице, ведущей на лестничную площадку, Файоло стоял наготове, чтобы в случае чего поддержать мать Белы. Этого не понадобилось, Мило и Бела подвели мать к лестнице, повернули, приложили ее руки к ржавым трубам боковин, чтобы она могла держаться, и все потихоньку спустились вниз. Добрались до площадки перед лифтом, откуда пани Стана Блажейова и ее дети, Бела и Мило, попали в свою квартиру на втором этаже, а Файоло — в глубоком раздумье — на свой первый этаж.

Круглая тень не смогла двигаться в ногу с солнцем, солнце выскользнуло из тьмы и без десяти два засияло в полную силу, как и предсказывали последние известия, газеты и Ян Блажей, отец Белы.

Прошло две недели, солнце почти все дни светило вовсю.

Люди забыли про затмение.