Долина

Габриэла Драгоман расстегнула свой короткий двубортный плащ и протянула его одному из жандармов, словно гардеробщику в роскошном ресторане. Под плащом оказались комбишорты[42] цвета розового дерева с глубоким запашным вырезом сверху: одежда, позволявшая оценить как длинные загорелые ноги, так и обнаженные плечи и силиконовую грудь. Арсенал дополняли золотые часы и туфли на высоченных каблуках.

В гостиной было полно мужчин, и все, как по команде, проводили ее глазами, когда она прошла мимо них. Сервас заметил, что это не понравилось Ирен: видимо, она сочла такой наряд не очень подходящим к обстоятельствам.

Но не успела она и рта раскрыть, как доктор Драгоман заговорила тем же высокомерным и холодным профессиональным тоном, что и в прошлый раз.

– Где он?

– У себя в комнате, – ответила Циглер.

Психиатр окинула беглым взглядом набившихся в шале жандармов, которые откровенно на нее пялились.

– Здесь слишком много народу. Какой-нибудь врач его осматривал?

Циглер назвала имя доктора, которого Драгоман, похоже, знала.

– Никаких ран или следов на теле, никаких признаков сексуальной агрессии… но рядом со следами мальчика в лесу нашли следы взрослого человека…

Габриэла Драгоман прищурилась. Ирен уже обрисовала ей ситуацию по телефону.

– Мать с ним?

– Да.

– А отец? К отцу он подошел?

Ирен отрицательно покачала головой.

– Он его проигнорировал, – ответила она. – Его отец… страдает посттравматическим синдромом. Бывший военный, был ранен в бою. Его наблюдает военный психиатр.

– Я слышала об этой истории.

Габриэла Драгоман наморщила красивые черные брови под светлой челкой.

– Я всегда очень внимательна к конфигурации семьи, когда впервые встречаюсь с ребенком. Ребенок в возрасте одиннадцати лет с матерью – это нормальная конфигурация, и она нам ни о чем не говорит. Ребенок с обоими родителями – конфигурация, больше характерная для молодых семей, стремящихся дать детям хорошее воспитание и разделить обязанности между собой. И гораздо меньше – для семей, где родители не ладят и где каждый пытается поймать другого на слове. Конфигурация, когда ребенок остается с отцом, – часто результат раздора или развода. Но когда мать в одиночку воспитывает ребенка, она старается не впускать на свою территорию клиницистов, а впоследствии – полицейских. Она охраняет свою полную власть над миром ребенка и будет сознательно или бессознательно препятствовать его контактам с другими взрослыми. Сейчас, когда мальчик успокоился, мать надо увести и допросить его без нее. Однако с другой стороны, если вы хотите добиться результатов, вам надо установить с ним отношения взаимного доверия и ни в коем случае не спровоцировать отторжения, которое может вызвать интрузивный характер ваших вопросов. Предоставьте действовать мне. Пойдемте.

Они прошли по коридору, обшитому панелями, как и большинство помещений в шале, и вошли в комнату Тео. Мальчик сидел на полу на подушке. Как и Матис, он играл с планшетом. Мать сидела рядом.

– Здравствуй, Тео, – сказала Габриэла.

Голос у нее был теплый, дружеский и уверенный. Сервас заметил, что мальчик с любопытством на нее посмотрел, а значит, ей удалось привлечь его внимание, чего так и не смогла добиться Циглер.

– Можно я сяду?

Не дожидаясь ответа, она взяла другую подушку и уселась на нее сантиметрах в пятидесяти от Тео, как отметил Сервас, как раз на границе личного и интимного пространства. «Интересно, – подумал Мартен, – а что, значение социальных дистанций и управление межличностным пространством одинаково и для детей, и для взрослых?»

Следующие минут пять Габриэла Драгоман расспрашивала Тео об игрушках. Эта тема, похоже, очень ее заинтересовала. Она развеселилась и все время смеялась. Сервас не узнавал ту отстраненную, высокомерную даму, что недавно принимала их в своем экстравагантном бункере, завешанном странными картинами.

Потом она обратилась к матери:

– Мне бы хотелось попросить вас выйти.

– Но я…

– Пожалуйста, я вас прошу…

Это прозвучало не как просьба, а как приказ. Сухой и властный. Мать побледнела и встала. Габриэла повернулась к мальчику и заговорщицки ему улыбнулась.

– Тео, – сказала она, когда мать вышла, – все, что будет здесь сказано с этой секунды, я не сообщу твоим родителям, я вообще об этом не стану с ними разговаривать. Но ты потом можешь им все рассказать, если захочешь. Тебе решать. Понимаешь?

Тео медленно наклонил голову.

– Ты должен знать, что все, о чем мы будем разговаривать, – это наш маленький секрет, договорились?

Мальчик снова медленно кивнул.

– Хорошо. Когда жандармы тебя нашли, ты был в лесу. А что ты там делал?

– Что?

– Что ты делал в лесу?

– Я не хочу об этом говорить, – ответил мальчик.

– Почему, Тео?

– Потому.

– Тео, я тебе обещала. Родители ни о чем не узнают. Все останется между нами.

– Вот этого зовут Мегатрон, – сказал Тео, показывая на одну из фигурок, – он предводитель Десептиконов[43].

– Тео, ты не хочешь говорить о том, что произошло в лесу?

– Нет.

– Почему?

– Я не хочу об этом говорить! – вдруг крикнул он изо всех сил. – Не хочу! Уходите!