Долина

– А этого как зовут? – не сдавалась Габриэла Драгоман, указав на другого трансформера.

Мальчуган вздохнул и вдруг успокоился.

– Это Оптимус Прайм[44]! Пф-ф-ф…

Похоже, его разочаровало, что докторша не знает ничего о трансформерах.

– Тео, а ты любишь рисовать?

Он поднял глаза от игрушек, взглянул на психиатра и кивнул.

– Нарисуешь мне что-нибудь?

Он подошел к своему столику и вернулся с листком бумаги и цветными карандашами.

– Можешь нарисовать сам себя в лесу нынче ночью?

Сервас затаил дыхание. Тео размышлял. Потом взял карандаши и принялся рисовать. Габриэла встала и подошла к ним.

– Детей от семи до одиннадцати лет в условиях расследования рекомендуется попросить нарисовать ситуацию, которая вас интересует. Это лучший из способов коммуникации. Но сначала – игра. А потом то, что на нашем медицинском языке именуется «диалог по-взрослому».

Сервас подумал, что между взрослыми пациентами, страдающими различными парафилиями, и детьми, которых лечила Габриэла Драгоман, ее психиатрическая практика делает большое различие. Но, в конце концов, общество все больше и больше впадало в детство, и огромное количество взрослых людей не желали с детством расставаться.

– Готово! – крикнул у них за спинами Тео.

Они обернулись и подошли к мальчику. Габриэла наклонилась и не спеша взяла рисунок наманикюренными пальцами.

– Можно взглянуть, Тео?

Мальчик энергично кивнул, видимо, гордый результатом. Все обступили Габриэлу и вгляделись в рисунок. Деревья довольно скверно были нарисованы черным карандашом, а поверх них шли густые короткие полосы дождя, нарисованные голубым. В лес вела коричневая тропа, и по ней шли рядышком два силуэта: один большой, другой маленький.

Взрослый и ребенок…

– Тео, а кто это?

Габриэла Драгоман указала на силуэт рядом с детским. Сервас вздрогнул. В этой едва обозначенной фигуре было что-то опасное, не внушающее доверия, что-то такое, от чего ему стало не по себе. Глядя на нее, он испугался. Словно рисунок внезапно ожил и спрыгнул с листа. Он отвел глаза от рисунка и сосредоточил внимание на мальчике, который снова замкнулся и явно не хотел говорить.

– Не хочешь мне сказать?

Голос ее все время звучал очень тихо, мягко и приглушенно, и Сервас сам не избежал обаяния этого ласкающего тембра, словно перебирающего мозг. Но мальчик покачал головой.

– Почему?

Никакого ответа.

– Тео, ты ведь знаешь, что я твой друг?

Мальчик молча кивнул.

– Тогда почему ты не хочешь рассказать мне о твоем друге?

Нет ответа.

– Зачем ты надел ботинки? Зачем так поздно пошел в лес?

Нет ответа.

– У тебя была с ним назначена встреча?

Нет ответа.

– Ты не имеешь права об этом говорить, да?

Они увидели, как Тео кивнул, не глядя на них, и неподвижно уставился в одну точку прямо перед собой.

– Ты разрешишь мне взять рисунок? Ты ведь для меня нарисовал?

Мальчик снова кивнул. Габриэла встала, держа в одной руке рисунок, а другой одергивая комбишорты, и Сервас на секунду залюбовался ее красивыми загорелыми ногами.

– Сегодня он больше ничего не скажет… Я полагаю, что на него слишком много навалилось для его возраста. Он просто очень устал. И если он действительно кому-то обещал ничего не говорить, то его слишком рано вызывать на разговор. Для этого потребуется несколько сеансов. Но он заговорит…

– У нас не так много времени, – заметила Ирен.

Доктор Драгоман бросила на нее высокомерный взгляд.

– Если у вас есть идея получше – я вся внимание…

Сервас увидел, как вспыхнула Ирен. Они вышли, и мать, дожидавшаяся в коридоре, поспешила в комнату. Гостиная опустела. В ней оставался только отец. Он безвольно сидел в кресле, закинув голову назад и положив ноги на стоявший перед ним низкий столик, и смотрел в потолок. Совсем как Христос перед снятием с креста.

Циглер подошла к бывшему военному и что-то тихо ему сказала. Сервас догадался, что она просит его завтра явиться в жандармерию. Тот выслушал с отсутствующим видом, не отрывая взгляда от потолка.

Выйдя из шале под ночной ливень, он почувствовал, что в нем поселилось тягостное беспокойство, которое появилось, когда он разглядывал рисунок Тео. И беспокойство росло. То, что происходило в долине, выходило далеко за пределы серии убийств, как бы ужасны они ни были. Призыв о помощи, Марианна, убитые, которых пытали перед смертью, осыпь, взрывчатка… а теперь еще и взрослый, что отправился на встречу с ребенком в лесу среди ночи. И ребенок отказывается об этом говорить…

Понять что-либо невозможно.

– Вот-вот должно произойти событие, которое мы начисто выпустили из внимания, – сказал он, садясь в автомобиль. – Что-то еще более ужасное, чем мы можем себе представить…

Дождь барабанил по крыше автомобиля.

– Еще ужаснее, чем заледеневший мертвец с пластиковым пупсом в животе? – скептически заметила Циглер, включая зажигание. – Или чем другой, привязанный под водопадом с разинутым ртом?

– Еще более ужасное, чем мы с тобой вообще видели до сих пор, Ирен…