Доктор Эстерхази в юности

Так вышло, что Бустремович-Разбойник уже некоторое время замышлял некое действие, связанное с непокорным заправилой торговцев рыбой, не желающим выплачивать грабительскую дань полностью и в срок. Выслушав предложения Бруто и Пишто-Авара, Разбойник тут же понял, как ловко подойдёт туда его планируемое действие и, сунув два пальца в рот, коротко свистнул, подзывая подручных. Нерадивый рыботорговец подождёт… или, скорее, будет совсем забыт, ради того, что может стать для Бустремовича великой переменой: имея вёдра дукатов, ему больше никогда не придётся возиться с котлами рыбы — он сможет даже удрать в или через Болгарию, оттуда направиться в Турцию-в-Европе (или, если на то пошло, в-Азии), сменить шкуру, присягнуть султану и купить правление санджаком или пашалыком[13], вроде Малой Византии, самой южной полу-провинции Империи. Во внезапно оживившемся воображении Бустремович видел себя основателем династии, новым хедивом[14], новым Обреновичем или Карагеоргиевичем[15]…

— Да, Разбойник, — ответили подручные. — Точно, Разбойник! Так мы и сделаем, Разбойник!

— …а ты, Валлакаво, иди, вычисти тайную клеть в подвале и брось туда свежей соломы…

— Прости, Разбойник, в тайной подвальной клети обрушился потолок.

— Тогда используем ту, что в стене!

Никто не видел Бустремовича настолько взбудораженным, с тех самых времён, когда он прижигал татарам пальцы на ногах; и когда он крикнул подручным: «Шевелись!», те зашевелились.

Граф Магнус Кальмар и корнет Энгельберт Эстерхази рассеянно бросают взгляд на небрежно одетого малого, усевшегося у дверей, с пустой чашей на коленях: на ней виднелись столь же небрежно нацарапанные знаки, изображающие начальные буквы слов «Немой», «Слепой», «Глухой» и «Милость»: столь же рассеянно кидают в чашу по монетке: продолжают легкомысленную беседу.

— Вы уверены, что не пойдёте к мисс Бетти?

— Совершенно уверен.

— Что ж, хорошо. Я поговорю со своим старшим сослуживцем, лейтенантом Кнебельхоффером, который в Покое придворных служителей считается большим знатоком цыганских танцев и танцовщиц; возможно, мы сможем уладить это, скажем, этим вечером, попозже — возможно, только завтра.

— Чем скорее, тем лучше.

— Решено. Ах. К слову сказать. Кххм. Пока продолжается наша образовательная прогулка, — они двигаются дальше, — вы можете увидеть, слева и через дорогу довольно элегантное новое здание, где располагается К.-И. Ведомство Торговой Статистики. Кххм.

Магнус кривится. Потом зевает. Затем довольно кисло улыбается. — Позвольте мне обратить ваше внимание, что… барон Борг юк Борг был бы доволен. Хм. Полагаю, у них имеется множество статистических данных по вяленой рыбе. — Он испускает слабый вздох. Оба молодых человека отходят в сторону, пропуская обоз из шести воловьих упряжек, гружёных мешками пшеницы и направляющихся от Великой Хлебной Пристани к самим Умляутским мельницам, где зерно перегрузят на баржи.

Эстерхази подмечает: — Вы, то есть, ваши страны, производите огромное количество вяленой рыбы; ведь верно?

Магнус тяжело вздыхает, прижимает руку к лбу. — Ох, Боже! Да! Мы ловим рыбу и сушим, и ловим и сушим, и… Видите ли: фрорская вяленая рыба дешевле, скандская вяленая рыба лучше и, таким вот образом, каждая страна чувствует себя вправе требовать ограничений для другой: квоты, пошлины, лимиты — ох, Боже! И, конечно, ни одна не желает уступать требованиям другой. Мы ловим рыбу, сушим её, варим её, и едим и едим её, иногда едим её с горячим бараньим жиром, а иногда без, и у нас всё равно остаётся больше, чем мы можем съесть и экспортировать… И вот так, при нехватке денег на импорт пшеницы, зачастую нам… то есть, народу… иногда приходится обходиться без хлеба… — И он снова вздыхает, ещё тяжелее.

Эстерхази сочувственно кивает; сочувственно, но рассеянно. Пожалуй, граф Кальмар сообщил ему о вяленой рыбе больше, чем он желал бы знать. Последняя из тяжело нагруженных воловьих упряжек наконец-то проезжает, оставляя за собой золотой след зерна, сыплющегося из какого-то порванного мешка, которое, поскольку никто не потрудился его собрать, начинают расклёвывать городские воробьи. Поражённый неким внезапным зачаточным соображением, он обращается к проходящей мимо женщине с корзинкой для покупок: — Простите, матушка, но почём нынче вяленая рыба?

— Слишком дорого! — рявкает она. — …спасибо тому мерзавцу, как бишь его там! Слава Богу, что хлеб пока ещё дешёвый.

Лицо Магнуса снова принимает обычный бездумный, почти грубый вид. — Дорогой мой Энгельберт, я хочу выпить, — заявляет он. — Как это говорится по-вашему, «глога»? Или, если на то пошло: «шнопса»?

Энгельберт Эстерхази замечает — и сообщает — что они находятся совсем рядом с его Клубом; в тот момент они как раз проходят перед элегантным новым зданием, Эстерхази шагает вперёд и вежливо кланяется человеку, который только что спустился по ступеням, с портфелем под мышкой. — Умоляю простить мою дерзость, дражайший герр старший статистический советник, но…