Дочь полка

Боец посмотрел вниз и замер: на земле лежал перевёрнутый вниз лицом труп. Сонтынков тоже оцепенел от ужаса. Убитый явно был солдатом, да не просто солдатом, а раненым, ведь он был одет в больничную одежду, а на голове повязан грязный бинт, закрывающий одно ухо. Он тут был давно: кожа была бледна, даже склонялась больше к жёлтому цвету, а в местах чернела, пальцы застыли в скрюченном положении также, как и ноги. Тело уже начинало гнить. Бойцы ещё долго стояли в оцепенении, не зная, как быть. Пугал не сам труп, а то, что мертвец был из их батальона и солдаты подозревали о том, кто это мог оказаться. Их тело не хотело слушаться, к горлу подступил ком. Они не были готовы к этому. Наконец, Мимотенко присел на корточки и перевернул труп. В таком положении он выглядел ещё ужаснее. Лицо искривилось до неузнаваемости: глаза были крепко зажмурены, открытый рот перекосило. На груди солдата красовалось засохшее бурое пятно.

– С… Собойленко… – узнал убитого Сергей. – Их же всех должны были перевезти.

Бойцы одновременно посмотрели вдаль и увидели неподалёку торчащую перебинтованную ногу, застывшую в согнутом состоянии. Они стали медленно пробираться вперёд. Чем дальше они заходили, тем чаще встречались тела убитых товарищей. А вон и водители ГАЗА – 55: Кузнецов с прострелянной головой и убитый в спину Важатов, лежащий в ногах Антона. Они были все окостеневшие, начинающие разлагаться. У них было одно или несколько пулевый ранений. Конечно, фрицам даже целиться не пришлось. Что бы им раненые сделали? Осталось только подойти и выстрелить самым бессовестным образом в грудь, спину или голову. Убитых раскидали по зарослям, чтобы скрыть следы. Собойленко, Колотыев, Петров… Все они были убиты нечестно, скверно и жестоко.

– Напали на безоружных! – проговорил сквозь зубы Мимотенко, кипя от ярости и обиды. На его глазах выступили слёзы, он снял шапку. – Нелюди, фашисты! Ребятки ехали лечиться, а оказалось, что на верную гибель!

Сонтынков тоже снял головной убор:

– Как же так? – он оглядел всю эту драматическую картину ещё раз. – А где, тогда, машина?

Бойцы вышли к дороге, но ГАЗА – 55 там не было. Скорее всего, немцы забрали его себе. Не пропадать же добру? Тут Роман заметил тоненькую руку, торчащую из колючих кустов. Бойцы обошли заросли и застыли со слезами на глазах. Там лежала на спине молоденькая медсестричка. Она вся пожелтела, стала похожа на куклу, но никак не на человека. Тело полностью окостенело, пальцы застыли в скрюченном состоянии. Её глаза невидяще смотрели в небо. Её аккуратно когда-то заплетённые волосы, растрепались и спутались с листьями и землёй. Даже её не пожалели, а ведь она слабая девушка.

– Мрази! – воскликнул Роман. – Твари! Фашисты! – он всхлипнул и задрал голову к небу. – Не простим! Мы этого им не простим! Они все заплатят! Я им лично головы поотрываю!

* * *

Катя сидела на корточках и от скуки рисовала различных животных на земле. Работы пока для неё не было, и девочка занималась всякой ерундой. Да… С рисованием у неё тоже не ладилось: кот был похож больше на собаку, а собака на кота, у коровы была настолько длинная шея, что это была уже не корова, а настоящий жираф. Рисуешь одно, а получается другое. Девочку это не сильно волновало, она даже не сильно старалась. Все мысли были заняты предателем. «Интересно, как там справляется командир?» – подумала она. – «Есть ли у него план?» В лагере было спокойно, что бывало очень редко. Бои шли очень часто, и такая замечательная обстановка в батальоне была настоящей благодатью. Никто не кричит от боли, не пахнет кровью и смертью, все общаются, шутят. Катя посмотрела на свою корову и вспомнила про свой дом, как ходила с матерью доить Майку в сарай, и как у неё ничего не получалось. Тогда скотина ещё была, и в Лесково во всю текла бурная деревенская жизнь. В то время девочке это не очень всё нравилось: все куда-то несутся, скотину нужно было постоянно пасти, мать и отец были в хлопотах и возвращались только поздно вечером, а ещё и братья…Но сейчас, она отдала бы всё на свете, лишь бы вернуть всё это назад и окунуться в прошлую жизнь с головой. Только после смерти отца, оккупации немцами деревни и потери всего, что ей было дорого, Катя начала ценить то, что у неё было. Девочка добавила корове ещё пятнышек. «Ладно, будешь жирафом», – сказала рисунку она. Тут послышались тихие звонкие аккорды гитары. Катя обернулась: «Это, наверное, Евгений играет», – подумала она и пошла на звук. Её догадки подтвердились: это и правда был Василенко. Вокруг бойца уже собралась небольшая компания солдат. Все они запрашивали у товарища различные песни:

– Давай Тачанку, – сказал Летаев.

– Я её вам не сыграю, – покачал головой Евгений.

– Жаль, – с досадой произнёс Михаил Макаренко. Он уже вернулся из медпункта в строй и выглядел, как новенький, правда раны на голове ещё не до конца зажили и были ещё видны.

– Давайте, братцы, что-нибудь для души, – опустил голову на руки Липтенко.

– Давайте, – подтянул струну тот. – Сегодня что-то не хочется мне весело играть.