Добывайки в поле

Стоял прекрасный солнечный день, и от омытой дождём земли поднималось множество ароматов. «Вот об этом, – подумала Арриэтта, – я всегда и мечтала, это я и представляла себе; я знала, что это существует на свете… знала, что мы это увидим!»

Она пробралась между травинками – тёплые, согретые солнцем дождевые капли ласкали её, – спустилась немного вниз, по направлению к изгороди, выбралась из густых зарослей травы и вошла в неглубокий ров, где вчера вечером – в темноте, под дождём – ей показалось так страшно.

Дно рва было покрыто тёплой грязью, которая быстро сохла на солнце; от него к живой изгороди поднималась пологая насыпь. Ах какая чудесная это была насыпь: с множеством корней и крошечным папоротником, с небольшими песчаными норками, с листьями фиалки, с розовыми звёздочками лесной гвоздики и с – то тут, то там – шариками более тёмного алого цвета – лесной земляникой.

Арриэтта стала взбираться наверх – неторопливо, блаженно, нежась под тёплым солнцем; её босые ноги без труда находили путь, не то что неуклюжие ноги людей. Сорвав три земляничины, она с наслаждением их съела, лёжа на спине на песчаной площадке перед мышиной норой.

Отсюда ей было видно всё пастбище, но сегодня оно выглядело по-иному – такое же огромное, как и раньше, так же странно поднимающееся к небу, но светлое и полное жизни под лучами утреннего солнца. Теперь все тени шли в другом направлении и казались влажными на сверкающей золотом траве.

Арриэтта увидела вдали одинокую купу деревьев: по-прежнему казалось, что они плывут по травяному океану, – подумала о страхе матери перед открытым пространством. «А я бы пошла через это поле, – сказала она себе, – куда угодно пошла бы…» Может быть, так же думала и Эглтина – дочка дяди Хендрири, которую, по словам родителей, съела кошка? Неужели если ты смел, то обязательно попадёшь в беду? Неужели действительно лучше, как ей внушают, жить потихоньку в тёмном подполье?

Проснулись муравьи и занялись своими делами – торопливо и озабоченно сновали туда-сюда меж зелёных былинок. Время от времени какой-нибудь муравей, покачивая усиком, поднимался на верх травинки и обозревал окрестности. Ax как празднично было на сердце у Арриэтты! Да – на горе или радость, – они здесь, под открытым небом, и обратного пути нет!

Подкрепившись земляникой, Арриэтта вскарабкалась по насыпи ещё выше и вошла под тенистую живую изгородь. Над её головой была зелёная пустота, испещрённая солнечными пятнами. А ещё выше, там, куда с трудом мог достать взор, уходили вверх ряд за рядом и ярус за ярусом зелёные своды и пересекались во всех направлениях упругие ветви – изнутри изгородь походила на собор.

Арриэтта поставила ногу на нижний сук и подтянулась в зелёный сумрак. Это оказалось совсем не трудно – ведь со всех сторон под рукой были ветки, – куда легче, чем подниматься по лестнице. Забраться на лестницу такой высоты – настоящий подвиг, нужны выносливость и терпение, а какой интерес? Каждая ступенька в точности такая же, как другая. А здесь всё было разным. Одни веточки были сухие и жёсткие, с них тут же слезали кольца серовато-коричневой коры, другие – гибкие, живые, напоённые соком. На таких Арриэтта качалась (как часто она мечтала об этом в той, другой, жизни в подполье!). «Я приду сюда в ветреный день, – сказала она себе, – когда все кусты оживают и клонятся до самой земли…»

Она взбиралась всё выше и выше, пока не нашла пустое птичье гнездо. Устилавший его мох был сухой, как солома. Арриэтта забралась внутрь, немного полежала, затем принялась кидать на землю кусочки мха. Глядя, как они отвесно падают вниз меж сучьев сквозь путаницу ветвей, она куда сильней ощущала высоту и испытывала восхитительное головокружение – приятное, пока была в гнезде. Но покидать это убежище и карабкаться дальше вверх показалось ей теперь куда опасней, чем раньше.

«А что, если я упаду, – подумала Арриэтта, – как этот мох? Пролечу по воздуху здесь, в тени, буду ударяться, как они, по пути о сучья?» Но она всё же решилась. Не успели её руки обхватить ветку, а пальцы босых ног чуть растопыриться, чтобы уцепиться за кору, как Арриэтта почувствовала, что ей ничто не грозит: в ней проснулась способность (до сих пор она скрывалась в самых глубинах её существа) взбираться на любую высоту. «Это у меня наследственное, – сказала она себе. – Вот почему у добываек кисти и ступни длиннее, чем следовало бы при их росте; вот почему папа может спуститься со стола по складке на скатерти, вот почему может залезть на портьеры по бомбошкам, вот почему может соскользнуть по тесьме с бюро на стул, а со стула – на пол. Если я девочка и мне не разрешали добывать, это ещё не значит, что я лишена этой способности…»