Добывайки

– Я еле жива, – ворчала Хомили за завтраком, держа обеими руками ореховую скорлупку с горячим, как огонь, чаем (теперь благодаря Спиллеру им не приходилось так экономить свечи). – Я продрогла до мозга костей… Знаешь что? – продолжала она.

– Нет, – коротко сказал Под. – Что?

– Давай пойдём на выгон, где останавливаются цыгане, и поищем чего-нибудь. Там сейчас никого нет. Раз Спиллер ушёл надолго, значит, цыгане снялись с места. Может, мы что-нибудь найдём, а в такую погоду хуже всего сидеть на месте. Как ты на это смотришь, Под? Оденемся потеплей.

Арриэтта сидела молча, переводя глаза с отца на мать. Она уже поняла, что, если ты хочешь чего-нибудь, лучше не вмешиваться в разговор взрослых.

Под колебался – он не хотел вторгаться в чужие владения, ведь туда ходил за добычей Спиллер.

– Ну, ладно, – неуверенно согласился он наконец.

Поход оказался совсем не лёгким. Спиллер спрятал свою лодку, и им пришлось переправляться на другой берег на плоском куске коры, а когда они двинулись по лесу вдоль ручья, оказалось, что оба берега густо заросли куманикой – чудовищная чаша из живой колючей проволоки, которая цеплялась за платье и волосы. К тому времени, когда они перебрались через зелёную изгородь на травянистую обочину дороги, все трое были растрёпаны и расцарапаны до крови.

Увидев место, где разбивали табор цыгане, Арриэтта совсем приуныла. Лес, через который они с таким трудом пробирались, заслонил последние тусклые лучи солнца. Покрытая тенью трава была истоптанная и пожухлая. Повсюду валялись старые кости; ветер перегонял с места на место перья и лоскуты; то и дело на изгороди хлопала грязная газета.

– Батюшки! – бормотала Хомили, поглядывая по сторонам. – Мне что-то разонравился этот кусок красного одеяла.

– Ну, – сказал наконец Под, – пошли. Раз уж мы здесь, надо всё хорошенько осмотреть.

И первым спустился с насыпи.

Но им было противно до всего дотрагиваться. Хомили боялась, как бы они не набрались блох. Под нашёл старую железную кастрюльку без дна. Под чувствовал, что она может для чего-нибудь пригодиться, только не знал, для чего. Он ходил вокруг неё, рассматривая со всех сторон, и даже раз или два стукнул головкой шляпной булавки. Раздался глухой звон. Однако в конце концов он оставил её, решив, что здесь она им ни к чему, а нести её тяжело.

Арриэтта обнаружила небольшую кухонную плиту. Она лежала на насыпи под живой изгородью, и, судя по тому, как сильно она заржавела и как густо разрослась вокруг неё трава, лежала уже много лет.

– Знаешь, – сказала Арриэтта матери, молча осмотрев плиту со всех сторон, – в ней можно жить.

Хомили вытаращила глаза.

– Жить? В этом? – с отвращением закричала она.

Плита лежала на боку, частично уйдя в землю. По сравнению с обычными кухонными плитами она была очень маленькая, с закрытой решёткой из железных прутьев и крошечной духовкой. Такие плиты встраивают в жилые фургоны. Возле неё лежала кучка рассыпающихся костей.

– А девочка права, – сказал Под, стукая по прутьям решётки. – Здесь можно разводить огонь, а жить, скажем, в духовке.

– Жить! – воскликнула Хомили. – Ты хочешь сказать: зажариться живьём.

– Да нет, – возразил Под, – зачем топить во всю мочь? Так, небольшой огонь, чтобы было тепло внутри. И мы были бы здесь, – он взглянул на медную задвижку на дверце духовки, – в полной безопасности. Чистое железо. – Он постучал по плите шляпной булавкой. – Его не прогрызёшь.

– Мыши могут пролезть между прутьями, – возразила Хомили.

– Возможно, – сказал Под, – но я думал не столько о мышах, сколько о… – он приостановился, на лице его отразились смущение и тревога, – о горностаях и лисицах и прочих зверюгах.

– Ах, Под! – воскликнула Хомили, прижимая ладони к щекам и трагически глядя на него. – Ну зачем вспоминать о таких вещах? Зачем? – чуть не плача повторила она. – Ты же знаешь, как это на меня действует.

– Но такие вещи существуют на свете, – бесстрастно настаивал Под, – в этой жизни надо смотреть правде в глаза, если можно так выразиться. Надо видеть то, что есть, и смело встречать то, что вам не по вкусу.

– Но лисицы, Под! – запротестовала Хомили.

– Да, конечно, – согласился Под, – но ведь они есть, от этого не уйдёшь. Понимаешь, что я хочу сказать?

– Понимаю, можешь не сомневаться, – отвечала Хомили, глядя на плиту куда благосклонней, – но если мы её зажжём, цыгане увидят дым.

– И не только цыгане, – согласился Под, глянув искоса на дорогу, – но и любой прохожий. Нет, – вздохнул он, поворачиваясь, чтобы уйти, – ничего не выйдет. Жаль. Железо есть железо.

Единственной стоящей находкой была горячая – с пылу с жару – картофелина с обуглившейся кожурой, Арриэтта обнаружила её на том месте, где цыгане разводили костёр. Угли были ещё тёплые, стоило их поворошить палочкой, по золе змейками побежали красные искры. Когда Под разломил картофелину, от неё пошёл пар. Усевшись поближе – насколько они отважились – к опасному теплу, они наелись до отвала горячей картошки.

– Хорошо было бы прихватить домой немного золы, – заметила Хомили. – Скорее всего так именно Спиллер и готовит – добывает огонь у цыган. Как ты думаешь, Под?

Под подул на кусочек картофелины, который держал в руках.

– Нет, – сказал он, откусив от него и говоря с набитым ртом, – Спиллер готовит каждый день, неважно – есть тут цыгане или нет. У него свой способ. Хотел бы я знать какой.

Хомили наклонилась и пошевелила угли обгорелой палочкой.

– А что, если мы притащим сюда ботинок и будем всё время поддерживать здесь огонь?

Под тревожно оглянулся по сторонам.

– Слишком на виду, – сказал он.

– Ну а если мы поставим ботинок под изгородью, – продолжала Хомили, – рядом с плитой? Как ты на это смотришь? Или внутрь плиты? – добавила она вдруг, сама не веря, что это возможно.

Под медленно обернулся и посмотрел на неё.

– Хомили… – начал он и замолчал, словно ему не хватало слов. Но вот он положил руку на плечо жены и с гордым видом взглянул на Арриэтту. – Твоя мать – удивительная женщина, – с чувством произнёс он. – Никогда не забывай это, дочка. – И закричал: – Всех свистать наверх!

Они принялись как безумные таскать к костру прутья и сырые листья, чтобы не дать огню слишком быстро прогореть. Они бегали взад-вперёд, поднимались к живой изгороди вдоль насыпи, забирались в рощицу… они спотыкались, падали, но вытаскивали, выдёргивали, тащили, несли, волокли… И вот уже в свинцовое небо поднялась тонкая струйка дыма.

– Ой, – тяжело дыша, проговорила Хомили с огорчением, – дым будет виден на много миль вокруг.

– Неважно, – пропыхтел Под, – подумают, что это цыгане. Сгреби сюда побольше листьев, Арриэтта, нам нужно, чтобы костёр горел до самого утра.

Внезапный порыв ветра кинул дым в глаза Хомили, по её щекам покатились слёзы.

– Ах! – воскликнула она огорчённо. – Вот что нам предстоит делать всю зиму день за днём, неделя за неделей, пока мы не обдерём себе все руки, а тогда какое уж топливо… Ничего не выйдет, Под. Ты и сам видишь. – И, сев на закопчённую крышку от жестянки, она расплакалась. – Мы не можем провести всю остальную жизнь, – сказала она, всхлипывая, – поддерживая открытый огонь.

Поду и Арриэтте нечего было возразить, они вдруг почувствовали, что Хомили права: добывайки слишком малы и слабы, им не набрать топливо для настоящего костра… Темнело, ветер становился всё резче, пронзительный ветер, предвещавший снег.

– Пора возвращаться, – сказал наконец Под. – Что ж, во всяком случае, мы сделали попытку. Ну, полно, полно, – принялся он тормошить Хомили. – Вытри глаза, мы что-нибудь придумаем.

Но они так ничего и не придумали. Погода делалась всё холодней. Спиллер не появлялся. Через десять дней у них кончилось мясо, и они пустили в ход свою последнюю свечу – их единственный источник тепла.

– Ума не приложу, – жалобно причитала Хомили, когда они забирались вечером под овечью шерсть, – как нам быть. Одно я знаю твёрдо: Спиллера мы больше не увидим. Верно, с ним случилась беда.

А потом начался снегопад. Хомили лежала под одеялом в ботинке и не желала вставать, чтобы взглянуть на него. Снег предвещал ей конец.

– Я умру здесь, – заявила она, – в тепле и удобстве. А вы с папой, – сказала она Арриэтте, – можете умирать как хотите.

Как ни уверяла её Арриэтта, что заснеженное пастбище очень красиво, что холод стал менее жестоким и что она сделала санки из крышки от жестянки, которую Под взял у костра, всё было напрасно: Хомили выбрала себе могилу и не была намерена её покидать.

Хотя Арриэтте было жаль мать, это не мешало ей с удовольствием кататься на санях – по широкой дуге вниз с насыпи до самого рва. А Под мужественно продолжал выходить в поисках пропитания, хотя на живых изгородях уже почти ничего не осталось, сражаться с птицами. Все трое похудели, но чувствовали они себя хорошо, и загоревшие под зимним солнцем щёки Арриэтты рдели здоровым румянцем.

Но прошло пять дней, и всё переменилось: сильно похолодало и снова пошёл снег. Его наметало в высокие воздушные сугробы, слишком лёгкие и сыпучие, чтобы на них могла удержаться спичка, не то что добывайка. Под и Арриэтта оказались прикованными к дому и большую часть времени проводили теперь рядом с Хомили в ботинке. Овечья шерсть не давала им замёрзнуть, но лежать там в полутьме было скучно, и часы тянулись медленно. Иногда Хомили оживлялась и рассказывала им истории из своего детства. Она могла не заботиться о том, чтобы они были интересны – её слушателям всё равно некуда было деться.

И наконец наступил день, когда их запасы кончились.

– У нас ничего не осталось, – объявил однажды вечером Под. – Один кусочек сахара и полсантиметра свечи.

– Свечу я есть не смогу, – жалобно сказала Хомили, – особенно парафиновую.

– Тебе никто этого не предлагает, – отозвался Под. – Да, ещё есть капелька бузинной наливки.

Хомили села в постели.

– Да? – сказала она. – Положи сахар в наливку и подогрей её на свече.

– Но как же так, Хомили, – запротестовал Под. – Я думал, что ты непьющая.

– Грог – другое дело, – объяснила Хомили. – Позови меня, когда будет готово. – Она легла и добродетельно прикрыла глаза.

– Она всё равно сделает по-своему, – пробормотал Под, оборачиваясь к Арриэтте. Он с сомнением посмотрел на бутылку. – Здесь больше, чем я думал. Надеюсь, ей это не повредит…

У них получился настоящий праздник, ведь они так давно не зажигали свечу. Как приятно было собраться вокруг неё всем вместе и понежиться в её тепле.

Когда, наконец согревшись, они легли спать, Арриэтта уютно устроилась под тёплой шерстью, и её охватило странное чувство спокойствия и довольства. «Всё будет хорошо», – подумала она. Арриэтта заметила, что Под, который тоже приложился к наливке, уснул, не зашнуровав край ботинка…

Впрочем, какое это имеет значение, если это их последняя ночь на земле…