Добывайки

Они убрали остатки завтрака, спрятали самые ценные вещи внутрь ботинка, зашнуровали его до конца и двинулись вверх по холму мимо ручья, вдоль живой изгороди, стоявшей под прямым углом к насыпи, на которой они провели ночь.

Утомительная это была прогулка. Единственное происшествие случилось в полдень, когда они отдыхали, весьма скромно перекусив перезревшими водянистыми ягодами ежевики. Хомили, откинувшись спиной на насыпь и устремив слипающиеся глаза в землю, вдруг увидела, что полоска земли словно движется, течёт вперёд нешироким безостановочным потоком между бревном и камнем.

– Ой, батюшки, Под! – еле слышно сказала она, убедившись, что это не обман зрения. – Ты видишь то, что вижу я? Там, у бревна…

Под, следуя за направлением её взгляда, ответил не сразу, и когда он наконец ответил, голос его был чуть громче шёпота.

– Да, – нерешительно сказал он. – Это змея.

– Ой, батюшки… – снова прошептала, дрожа от страха, Хомили. Сердце Арриэтты бешено забилось.

– Не шевелитесь, – шепнул Под, не сводя глаз с непрерывной живой струи; казалось, ей не будет конца. («Разве только, – подумала потом Арриэтта, – само время замедлилось, как, говорят, бывает в опасные мгновения».)

Змея всё ползла и ползла, но вот в тот самый миг, когда они почувствовали, что больше не выдержат, её хвост мелькнул и исчез.

Все трое перевели дыхание.

– Какая это змея, Под? – слабым голосом спросила Хомили. – Гадюка?

– Я думаю, уж, – сказал Под.

– О! – воскликнула Арриэтта и с облегчением засмеялась. – Они безвредные.

Под сердито посмотрел на неё; его лицо, похожее на булочку с изюмом, казалось сейчас недопечённым, так он был бледен.

– Для человеков – да, – медленно сказал он. – Но не для нас. И что самое главное, – добавил он, – со змеями не поговоришь.

– Жаль, – заметила Хомили, – что мы не захватили шляпную булавку.

– Что толку? – возразил Под.

После полдника (на этот раз – ягоды шиповника, на ежевику уже и смотреть не хотелось) они обнаружили, что прошли больше половины пути вдоль третьей стороны поля. Им почти не приходилось искать барсучьи норы, ни на одном участке, оставленном позади, не нашлось бы места для семейства дяди Хендрири, не говоря уж о колонии барсуков. Чем выше они поднимались, идя вдоль живой изгороди, тем ниже становилась насыпь, пока совсем не исчезла в том месте, где они теперь сидели, устало жуя шиповник.

– Отсюда почти столько же назад, – заметил Под, – старым путём, сколько вперёд, вокруг поля. Что скажешь, Хомили?

– Тогда лучше пойдём дальше вокруг поля, – хрипло прошептала Хомили, поперхнувшись семечком от шиповника, и закашлялась. – Ты ведь говорила, что почистила их, – упрекнула она Арриэтту, немного отдышавшись.

– Наверно, одну пропустила, – сказала Арриэтта. – Прости.

И она передала Хомили другую половинку ягоды, из которой только что выскребла семечки. Ей нравилось открывать розовые шары и выгребать из них золотистые семена, ей нравился вкус самих ягод. «Похоже на яблочную кожуру, – думала она, – чуть пахнущую розой».

– Что ж, – сказал Под, поднимаясь с земли, – тогда пошли.

Когда они достигли четвёртой – последней – стороны поля, солнце уже садилось. Живая изгородь бросала на землю густую неровную тень. В проёме между кустами золотилась освещённая низким солнцем стерня.

– Ну, раз мы уже здесь, – предложил Под, останавливаясь и глядя на скошенное поле, – а до дома дорога пойдёт под уклон, почему бы нам не прихватить по несколько колосьев?

– Ничего не имею против, – устало проговорила Хомили, – если они притопают сюда с поля и пойдут за нами следом.

– Пшеница лёгкая, – сказал Под. – Сколько надо времени, чтобы подобрать несколько колосков?

Хомили вздохнула. В конце концов, она сама предложила сегодняшний поход. «Назвался груздем, полезай в кузов», – подумала она.

– Пусть будет по-твоему, – сказала она покорно.

Один за другим все трое пролезли через дыру в изгороди на пшеничное поле.

Они попали (как показалось Арриэтте) в какой-то иной, странный мир, совсем не похожий на землю: золотая стерня, освещённая вечерним солнцем, стояла рядами, подобно заколдованному, потерявшему свои краски лесу; каждый «ствол» кидал длинную тень, и все эти тени, идущие в одном направлении, лежали параллельно друг другу, создавая причудливый крестообразный узор – чёрные тени и золотые стебли, – возникающий и исчезающий при каждом её шаге.

– Отрывайте колос вместе со стеблем, – посоветовал Под, – легче будет нести.

В этом переломанном, полном насекомых лесу было такое странное освещение, что Арриэтта то и дело теряла из виду родителей, но, обернувшись в панике назад, обнаруживала их совсем рядом, испещрённых светом и тенями.

Наконец Под сжалился – больше им было не снести. Они перебрались обратно через изгородь, каждый с двумя пучками колосьев, держа их за короткие стебли вниз головой. Арриэтте припомнился Крэмпфирл; там, в большом доме, он проходил мимо решётки с луком для кухни. Луковицы были нанизаны на верёвку и походили на зёрна пшеницы, да и по величине такая вязанка была для него то же самое, что колос пшеницы для них.