До встречи в раю

Командир позвал Штукина, который тоже сидел в окопах, и они вместе пошли в штаб. В черных окнах едва проглядывали два огонька: на весь штаб было не более трех керосиновых ламп. Лаврентьев приказал прозвонить во второй караул, охранявший артсклады, узнать ситуацию. Начальник штаба ушел, а Лаврентьев направился в свой кабинет. Ольга сидела на телефонах, сонная золотоволосая "муха-цокотуха". Он так и назвал ее, когда вошел.

- Оленька, хочешь я переведу тебя в столицу, хочешь - в Россию? Чего ты здесь мучаешься среди мужиков? Отправлю тебя с ближайшей колонной, выправим документы, перевод, у меня кадровик есть знакомый, что хочешь устроит. Соглашайся! Найдешь себе парня хорошего. Здесь у тебя счастья не будет, точно тебе говорю, поверь опыту злого и черствого человека...

- Спасибо, Евгений Иванович. Она мягко коснулась груди Лаврентьева. Но я останусь с полком. Мать у меня умерла, отца я почти не знаю. Никого у меня нет...

- Иди поспи. Он развернул ее к выходу и подтолкнул.

...В следующую ночь подполковнику Лаврентьеву не снились танки. Сны его были черны и пусты, как брюхо голодного негра. Около двух ночи он проснулся от грохота танкового дизеля. Подумал: механик дежурной машины решил опробовать двигатель. Но тут загрохотало еще лучше, присоединились вторая, третья машины. Командир выскочил в кромешную темь, на ходу застегиваясь, а впереди него бежали некие дежурные тени, кричали, размахивали руками. Но было поздно. Три черных гиганта, урча, развернулись на асфальте и, набирая скорость, рванули ко второму КПП. С железным скрежетом и грохотом рухнули ворота, танки, подминая и размазывая их, устремились на свободу; в ночи хорошо было слышно, как механики-водители спешно переключали передачи, как торопливо, с металлическим журчанием крутились гусеницы. И опять постепенно все замерло, будто затянулось прежней тишиной. И Лаврентьев понял, что Кара-Огай таки его переиграл. Он достал сигарету, закурил. "За танки мне точно оторвут голову. Припомнят все: и независимость, и свободу суждений, и показную "самостийность". Плевать,- бесшабашно подумал Лаврентьев. Пусть снимают". В эту минуту подобная перспектива его не пугала, впереди открывались неожиданные и даже привлекательные повороты судьбы. К примеру, навсегда рассчитаться с давно опостылевшей военной службой, в которой ему не видеть ни академии ГШ, ни лампасов.

- Это вы, товарищ подполковник? - спросила его темнота.

- Я. Что скажешь? - Он узнал Козлова. Сейчас будешь тереть ухо и докладывать, что танки уперли караогайцы?

- Никак нет. Это были наши, из аборигенов,- поторопился доложить начальник разведки, отнимая руку от уха. Лейтенант Моносмиров, прапорщик Тулов и боец. Фамилию не помню...

- Вот сволочи!.. Купились! А третий кто - Чемоданаев?

- Чемоданаев в дежурке спит... Третий - из дезертиров, за Огая воюет... Они идейные, товарищ подполковник. Я давно за ними присматривал, все в бой им не терпелось.

- Присматривала бабка за своей девичьей честью... И дежурный, сукин сын, упустил! Прошляпили, проспали...

Беззаботное настроение улетучилось. Да и чего ваньку перед подчиненными ломать! Думай, с какой рожей появишься перед полком и объявишь, что три танка удрали на волю, и кто знает, в какую сторону захочется пострелять бывшим однополчанам... Это был крах, позор, стыдоба на всю Среднюю и Центральную Азию и прилегающие районы. У Лаврентьева свистнули танки. Зеленые пацаны увели из-под носа без единого выстрела. Уже совершенно рассвирепевший, он вбежал по лестнице в штаб, чуть не сбив с ног бросившегося навстречу дежурного.

- Ну ты, гад, говори, как танки упустил! Дрыхнул? - От злости у Лаврентьева перекосило рот. Расстреляю! До трибунала не дотянешь!

Он позвонил в Москву Чемоданову, доложил, выслушал положенный его душе мат. Ждал, когда генерал объявит о том, что будут его, бедолагу, а вернее, валенка и недотепу, снимать с должности, но не дождался. Чемоданов приказал в сжатые сроки найти танки, детализировать не стал, а насчет уничтожения их даже и не заикался.

Только он закончил разговор, тут же раздался звонок. "Война по телефону",- подумал он и как в воду глядел. В трубке раздался чей-то мерзкий гнусавый голос с ярко выраженным южным акцентом:

- Ты меня на порог не пустил, да? Прогнал, уходи, говорил, да?

А танки уехали. Ай, как нехорошо! Да? Москва башка даст? Впиндюрит! Правда, командир? Умным был - бакшиш получил! А сейчас - нет танка, нет бакшиш. Трудно быть бестолковым... Ну, гудбай, полковник. Генералом не будешь... Иди к нам - командир отделений будешь!

Он еле узнал, скорей даже догадался, что этот поток бахвальства, наглости и самоуверенного хамства исходит не от кого иного, как Салатсупа.

И Лаврентьев, наливаясь яростью и злобой, зарычал: