До встречи в раю

Козлов равнодушно кивнул и пошел выполнять команду.

- Сначала мы разнесем в пыль твой дом,- продолжил командир. А потом лично для тебя - египетская народная казнь: посадим на середину ствола, привяжем и выстрелим. В результате ты станешь фруктовым желе ни одной целой косточки. Короткий импульс. Закон физики...

- Не надо, я все скажу! - вырвалось у Рамы. Его держат в подвале общежития... Там сильная охрана. Вы все равно ничего не сможете сделать!

- Ты нам поможешь,- без тени сомнения произнес Лаврентьев.

Серое здание, прыгающее в триплексах,- штаб. Окуляры прицела вплотную к глазам, сетка с параболой, перекошенные страхом лица, паника, неслышный зуммер стабилизатора, вдавленные кнопки рукояток, послушно скользящая башня с хоботом пушки. Окно третьего этажа - огонь! Вспышка, грохот, пыль. Так вколачивается истина и достигается справедливость.

Рама мешком свалился в башню - деморализованный и бледный.

- Не сдохнешь! - крикнул Лаврентьев, саданул его крепко в челюсть, показал наверх: - Вперед!

Путаясь в веревках, Рама полез обратно...

Козлов остановился позади и длинными очередями крошил стекла окон. Звон бьющегося стекла подавляет врага.

- Рама,- Лаврентьев дернул пленника за штанину,- сейчас ты будешь громко кричать, так, чтоб слышали все, особенно твой брат Сабатин-Шах. Повторяй вслед за мной: "Командир российского полка подполковник Лаврентьев требует немедленно вернуть заложника майора Штукина. В противном случае будет уничтожена моя семья, которая находится в танке..."

Пленник не заставил себя ждать, возопил сипло, с надрывом.

Вдруг в одном из окон первого этажа что-то блеснуло, грохнуло, и хвостатое пламя буквально ударило в триплексы. Граната задела башню и ушла в сторону. С запозданием в две секунды ответил Козлов. Снаряд попал в окно. Когда рассеялась пыль, появился человек. Он выглядывал из подъезда и отчаянно махал тряпкой. Оглушенный Рама сидел на дне танка и мотал головой. Из ушей у него текла кровь.

- Пусть Рама выходит, а ты получишь майора!

- Скажи им, пусть сначала выведут майора! - распорядился Лаврентьев.

Но пленник не реагировал, вращал выпученными глазами и нечленораздельно мычал. Тогда Козлов вылез на башню.

- Живо гоните майора!

Здание заволокло дымом, сквозь черные клубы проблескивали, вырывались, будто соперничая, ярко-красные языки пламени. "Наверное, сейчас там жарко",- подумал Лаврентьев.

Из клубов дыма появился Штукин. Он шел, прихрамывая, по битому стеклу, пыли, осколкам камней, щурился то ли от дыма, то ли от яркого солнца. Лаврентьев приоткрыл люк и крикнул:

- Беги во вторую машину!

Штукин заковылял с ускорением, командир успел разглядеть его опухшее лицо, разорванный рукав куртки... Майор неуклюже вскарабкался на броню и, когда исчез в люке, скомандовал: "Вперед!" Теперь Козлов шел впереди, а Лаврентьев в пятидесяти метрах позади. Когда отъехали на значительное расстояние от штаба, командир приказал притормозить, разрезал ножом путы и отпустил пленника восвояси. Штаб полыхал, о размерах потерь и ущербе можно было догадываться. "Вот вам урок,- злорадно подумал Лаврентьев,- в лучших американских традициях. Только в русском исполнении... Надо теперь послушать новости по радио..."

Перед въездом в полк Лаврентьев вылез на башню. Прапорщик открыл ворота... Ольга стояла на пороге штаба и со страхом смотрела то на Михайлова, то на командира, то на потемневшего лицом Штукина. Будто преодолев внутреннюю преграду, она устремилась к Лаврентьеву, но на последних шагах, наткнувшись на его взгляд, остановилась. Командир глянул на нее равнодушно и, ни слова не сказав, прошел в кабинет.

А на стадионе - великой сцене всех времен - оцепенело ждали участи то ли зрители, то ли позабытая "массовка"; из глаз беженцев беспрерывно текла печаль. Они бы давно выплакали себя, но подполковник Лаврентьев, командир 113-го полка, не давал умереть. Они и сами теперь верили, что именно он обязан хранить их жизни. А если уж он не сохранит, то останутся, конечно, еще высшие силы... Однако люди и в своей вере - слабые существа, прагматично уповали на сильного ближнего.

* * *

И у старины Хамро был смутный час, есть во времени такой несчастливый час н сжатый безмолвным ужасом, внутренним огнем напоенный, перекрученный в черном пространстве и слитый с ним. Именно в этот час Хамро решился уйти из опустевшей тюрьмы. Тюрьма - единственное место, где двери имеют замки лишь снаружи. Хамро сидел безмолвным истуканом, прислушивался к шорохам, ирреальным звукам, отдаленным постукиваниям, порой ему чудились тихие шаги в гулком тюремном коридоре.

Тоскливые думы привели его к сакраментальному выводу: лучше сидеть в наручниках, под замком, но среди людей, а не в пустых стенах дома кары и печали, одиноким среди ухающих звуков игольчато-звездной ночи.

Везде были следы разгрома: матрасы, валявшиеся на полу, горы тряпья, осколки ампул, ложки, алюминиевые миски, коробки из-под чая, бирки с фамилиями, сорванные с груди. Тут Хамро вспомнил, что так и продолжает носить свою этикетку. Он оторвал ее, но наземь не бросил, а спрятал в кармане.