До встречи в раю

Она так и сделала: привезла на тележке больную, которая едва подавала признаки жизни. Шрамм повесил на дверь табличку: "Не входить! Сеанс гипноза!" Придвинув тележку с Малакиной к окну, они вновь бросились в объятия друг друга. "Экий, однако, эксгибиционизм",- подумал доктор, заметив, что Малакина наблюдает за ними из-под прищуренных век...

Этой же ночью в маленькой слепой комнатушке под самой крышей стены лечебницы укрывали еще одно тайное свидание, скрытное, запретное, будто ворованное. Здесь, в угловой каморке, обитал уже второй год "Юрка сирота, ни квартиры, ни черта" - с тех самых пор, как "выпустился" из детского дома. Никто его в этой жизни не встречал и не ждал, от армии его чудом освободили по здоровью, которое было под стать детдомовскому благодеянию. И вот в свои восемнадцать с половиной лет он оказался в такой же степени свободным, как и глубоко несчастным. Маленький чемоданчик в руках, приютские воспоминания в черно-серых тонах, как и само то здание...

Удел слабых там был один: молчать и даже волю слезам давать лишь глухой ночью.

Может, Божье провидение привело его, и Юрка-сирота нашел свое место в больнице среди отверженных, несчастных, брошенных... Он сразу понял, что именно здесь может жить по тем смутным, всегда довлевшим над ним понятиям справедливости, которые из-за скудного детдомовского обучения не мог выразить ясно, красиво и последовательно. Впрочем, возможно, недостаток пылких слов как раз и играл защитную роль в его тайном стремлении к добру н в ответ на злобу и жестокость, которые достались ему, отсутствие любви и ласки с самых пеленок.

В лечебнице к нему отнеслись с подозрением. Мало охотников на грязный и неблагодарный труд - все больше старухи да опустившиеся мужики, которым за сорок, непутевые, озлобленные, зашибающие крепко, отчужденные. Иосиф Георгиевич долго вертел в руках Юркины документы, задумчиво глядя на прочерк в графе "родители" - ведь Юрка был самым классическим подкидышем. Восемнадцать лет назад, ранним утром, его нашли завернутым в несколько одеял на пороге детского дома. При нем обнаружилась записочка: "Прошу назвать мальчика Юрой. Простите меня, люди!" Этот клочок бумаги, как ни странно, умудрились сохранить. И вместе с напутствиями и пожеланиями он получил и это байстрючье "свидетельство о рождении". Хранил его Юрка как самую дорогую, бесценную святыню, ведь это было все, что оставалось и связывало его с матерью, которую не знал. В романтических грезах она часто представала перед ним прекрасной и доброй царевной, и только страшные и таинственные обстоятельства вынудили ее поступить с ним таким образом...

К Юрчику быстро привыкли. И он, серая детдомовская мышка, вдруг осознал, что необходим, нужен этим несчастным, измученным душевным недугом людям. Больные, даже в самых тяжелых клинических формах, отличали его среди других санитаров, улыбались, привечали, и он не гнушался их обществом, тянулся к ним, потому что понимал: он может защитить слабого, успокоить припадочного, обслужить бессильного. Жить Юрчик стал при больнице. Начальство это устраивало - по сути, он оставался на круглосуточном дежурстве. Он редко выходил за пределы лечебницы, питался вместе с больными и не искал другой жизни в городе, потому что там все было ему чужим.

Так бы он и жил среди грубых и ленивых санитаров и санитарок, потихоньку старел, возможно, стал бы циничней и черствей. Но опять провидение, ставшее милостивым после стольких лет печали, решило подарить ему маленькое таинственное счастье. У этой тайны было девичье имя Маша. Сначала их встречи происходили в столовой, где она иногда помогала поварам готовить пищу. Маша ходила в платке, который почти полностью укутывал ее голову, смотрела на мир голубыми, как тающие под ясным небом льдинки, глазами. И, увы, были они такими же холодными и безжизненными. Иной раз в ее отрешенном взоре что-то вспыхивало, будто далекое и фантастическое для этих мест северное сияние. "Почему она будто не от мира сего?" - спросил однажды Юра у Житейского. Про других никогда не спрашивал, а вот про нее спросил. "Все мы здесь не от мира сего,- изрек Житейский. Вот ты сейчас пойдешь "утку" из-под Малакиной вытаскивать, а она в это время в космосе витает, а может, где-то в средних веках... Уловив непонимание в глазах Юрчика, добавил:н У Маши ренкурентная шизофрения, фантастически-иллюзорный онейроид. Она живет в искаженном мире". "Она сама его придумывает?" - спросил тогда Юра. "Так нельзя сказать",- туманно ответил Житейский.

Юра поверил про космос, долго размышлял. Ведь если она живет в фантастических грезах, которые сама не выдумывает, так кто же тогда ниспосылает их, кто режиссер этих видений, которые уносят человека из реального мира? Или же сломанное, изувеченное, испорченное сознание само переключает себя в мир нереальности, прячется в нем, живет счастливо или же, наоборот, безвинно заставляет страдать человеческое тело.

Однажды Маша, будто очнувшись, выплыв из своих грез, подошла к Юрчику, коснулась его руки, сказала:

- Ты не такой, как все, почему?