Дни в Бирме

На следующий день после ссоры Эллис вознамерился посвятить неделю травле Флори. Он стал называть его лизуном – уменьшительное от негритосного лизоблюда, о чем не знали женщины – и распускать о нем дикие сплетни. Эллис вечно распускал сплетни о каждом, с кем бывал в ссоре, и сплетни эти множились и обрастали подробностями, переходя в народные предания. Опрометчивые слова Флори о том, что доктор Верасвами «чертовски хороший малый», довольно скоро превратилось в целый бунтарский, еретический памфлет, достойный «Дэйли уоркера»[87].

– Сказать по чести, миссис Лэкерстин, – сказал Эллис (миссис Лэкерстин прониклась внезапной антипатией к Флори после того, как узнала великую тайну лейтенанта Верралла, а потому россказни Эллиса упали на благодатную почву). – Сказать по чести, если бы вы были здесь вчера вечером и слышали, что только говорил этот Флори… ну, у вас бы затряслись поджилки!

– Правда? Знаете, я всегда считала, у него такие любопытные идеи. О чем он говорил на этот раз? Надеюсь, не о социализме?

– Хуже.

И миссис Лэкерстин услышала немало интересного о Флори. Тем не менее, к разочарованию Эллиса, сам Флори избежал травли, отбыв из Чаутады. Он уехал в лагерь на следующий день после разрыва с Элизабет. Зато Элизабет наслушалась о нем скандальных историй и составила предельно ясное мнение. Она наконец поняла, почему так часто он вызывал у нее скуку и раздражение. Он был высоколобым умником (как же она их ненавидела), из той же шайки, что и Ленин, А. Дж. Кук[88] и грязные рифмоплеты из монпарнасских кафе. В крайнем случае она могла бы простить ему связь с бирманкой, но только не это. На третий день она получила от Флори письмо с нарочным, жалобное и высокопарное; его лагерь располагался неподалеку от Чаутады. Ответом она его не удостоила.

Флори повезло, что он был слишком занят для посторонних мыслей. За время его долгого отсутствия лагерь превратился черт знает во что. Пропали почти тридцать кули, больной слон еле ползал, а груда тиковых бревен, запланированных к отгрузке десятью днями ранее, лежала нетронутой, поскольку мотор вышел из строя. Флори, ничего не понимавший в технике, стал ковыряться в моторе и весь перемазался, так что Ко Сла заметил ему, что белому человеку не пристало «работать за кули». Мотор, однако, завелся, во всяком случае, затарахтел. Больной слон, как выяснилось, страдал от ленточных червей. Что же до кули, они разбежались, поскольку их лишили опиума, без которого они не могли находиться в джунглях – они принимали его для профилактики от лихорадки. Это Ю По Кьин, желая усложнить жизнь Флори, подговорил акцизных чиновников нагрянуть с проверкой и изъять опиум. Флори написал доктору Верасвами, прося помощи. Доктор выслал ему партию опиума, добытого нелегальным путем, лекарство для слона и подробные инструкции. Слон был избавлен от ленточного червя длиной двадцать один фут. Флори был завален работой по двенадцать часов в день. По вечерам, если оставалось время, он бродил по джунглям, пока пот не начинал щипать глаза, а колени – кровоточить от колючих кустов. Ночи не приносили ему облегчения. Горечь произошедшего разъедала ему душу, медленно и неотвратимо.

Тем временем прошло несколько дней, а Элизабет так и не удалось увидеть Верралла ближе, чем за сотню ярдов. Как же она жалела, что он не появился в клубе в первый день своего прибытия. Мистер Лэкерстин не на шутку рассердился, когда понял, что его зря заставили облачиться в смокинг. Следующим утром миссис Лэкерстин убедила мужа направить неофициальное письмо в дак-бунгало с приглашением Верралла в клуб; ответа, однако, не последовало. Дни проходили за днями, а Верралл не спешил вливаться в местное общество. Он оставлял без внимания и официальные обращения, не утруждая себя даже показаться в конторе Макгрегора. Дак-бунгало располагалось на другом конце городка, у самой станции, и Верралл устроился там со всеми удобствами. Известным правилом не занимать дак-бунгало дольше нескольких дней Верралл также пренебрегал. Европейцы видели его только по утрам и вечерам, когда он появлялся на майдане. На второй день после его прибытия на майдан явились пятьдесят солдат с косами и расчистили значительную область, после чего Верралл стал скакать взад-вперед с клюшкой для поло, отрабатывая удары. Он в упор не замечал никого из европейцев, встречавшихся ему на дороге. Вестфилд и Эллис были вне себя, и даже Макгрегор сказал, что поведение Верралла «нелюбезно». Они все были готовы припасть к ногам Достопочтенного лейтенанта, прояви он хоть малейшую учтивость; в данных же обстоятельствах всех, кроме двух женщин, он сразу настроил против себя. Так всегда бывает с титулованными особами: их либо обожают, либо ненавидят. Если они великодушны, это «очаровательная простота», если же надменны, это «отвратительный снобизм»; полутонов здесь быть не может.