Дневник наркомана

     Бэзиль  встретил  меня  своим  обычным  приветствием.  Оно  молниеносно обожгло, как оскорбление. Какое право он имел упрекать меня? И почему должно "Твори, что ты желаешь" звучать как укор?

     Как правило,  он добавлял  что-то  к  этой  фразе.  Он  перешел на свой обычный  разговор,  отличавшийся своеобразным  запутанным изяществом. В  нем всегда было нечто  кошачье. Он напоминал мне великолепного, ужасного  тигра, прокладывающего себе путь сквозь густые джунгли.

     Но  сегодня он  резко  и  внезапно  замолчал  с  непреклонной и суровой решимостью.   Это  выглядело,   будто   он  выстрелил,   и   ожидал  увидеть произведенный  им  эффект. Впрочем, он  молча  пригласил  меня сесть  в  мое обычное  кресло,  прикурил  мне сигарету и вложил  ее  в  мой  рот,  включил электрический  чайник,  и  сел  на углу своего  большого квадратного  стола, покачивая  ногой. Его глаза были абсолютно неподвижны, и я чувствовала,  что они пожирали мое тело и душу дюйм за дюймом.

     Я ерзала в моем кресле, как  привыкла делать в  школе, когда не ощущала себя уверенной в том, сумела ли я разобраться в чем-то или нет. Я попыталась скрыть  свое смущение, начав оживленную беседу;  но  вскоре  сдалась. Он  не обращал никакого внимания на мои  замечания. Для него они были  просто одним из симптомов моей болезни.

     Я  поняла с  пугающей несомненностью,  что мои планы невыполнимы. Я  не могла обмануть этого человека, не могла сыграть на его страстях, и не  могла ничего украсть в его присутствии.

     Неожиданно, моя ложь обернулась правдой. Я могла сделать только то, что сказала; попросить  его  о помощи.  Нет, даже  не это. В  конце концов, я не смогла избавиться от Питера.

     Находясь  с Царем Лестригонов я обнаружила,  что не могу думать о себе. Меня не покидали мысли о Питере. Я была абсолютно искренна, когда сказала  с дрожью в голосе: "Петушок в ужасном состоянии".

     Я  хотела  добавить  то,  что держала в  голове: "Можете ли  вы сделать что-то, чтобы помочь ему?", - затем изменила фразу до: "Не будете ли вы?", - и потом совершенно ничего не смогла произнести. Я знала, что это были лишние слова. Я знала, что он может, и что он поможет.

     Он подошел и сел на ручку моего кресла, взял мои волосы, и начал играть с  косами.  Действие  было абсолютно  естественно  и невинно,  как  котенок, играющий с мотком шерсти.

     На секунду это укололо мое тщеславие  в самое  сердце. Я поняла, что он может  делать  подобные  вещи,  не соединяя  их с  какими-либо  сексуальными намерениями: и в этом чувствовалось огромное превосходство над человеческими инстинктами, и заставляло меня доверять ему.

     - Сэра Питера  здесь нет,  -  сказал он  с презрением  и  в тоже  время ласково. Я знала, что его  порадовало  то,  что  я промолчала о  собственных бедах.

     - Но это были вы, моя дорогая девочка,  и я видел вас  в моей волшебной шпионской  подзорной трубе на  берегу с  подветренной стороны, и ваши  мачты были сорваны  за  борт,  и перевернутый Юнион  Джек трепетал на ветру, и ваш герой радист, выстукивал SOS.

     Он  оставил мои волосы и закурил  свою трубку.  Затем  снова принялся с ними играть.

     -  Одни  на лодках, другие  на  обломках ковчега,  все они благополучно добрались до берега.

     Когда  человек столь фамильярно обращается  с Новым Заветом, то  цитата неким образом приобретает многозначительность даже для  тех,  кто не верит в правдивость самой книги.

     Я чувствовала,  что его  голос  был голосом пророка. И ощутила себя уже спасенной.

     - Вот, примите  немного этого, - продолжил он, принеся белую таблетку с маленькой кедровой полки, и большой стакан холодной воды. - Запрокиньте вашу голову назад, чтобы она хорошо прошла,  и прямо  сейчас опорожните стакан до дна. Вот еще  одна, и вы возьмете  ее домой для вашего мужа, и не забудьте о воде. Это порядком  успокоит  вас; ваши нервы совершенно  ни  к черту. Через нескольких  минут  ко мне  должны зайти  гости. Но эта таблетка  поможет вам продержаться ночь, а утром я появлюсь и навещу вас. Какой у вас адрес?

     Я   сказала   ему.  Мое  лицо  пылало  от  позора.  Дом,   где   верхом респектабельности   считалось   пребывание   пятиразрядного   музыканта   из джазбанда, и дно, которому даже мы затруднялись дать название.

     Он черкнул  адрес  с таким  видом,  как  будто  это  был  "Ритц".  Но я чувствовала  в  моем сверхвосприимчивом  состоянии отвращение, мелькнувшее в его сознании. Это выглядело, словно он испачкал в дерьме свой карандаш.

     После таблетки мне  стало  гораздо лучше; но я  думаю, что  воля  этого человека  была  тому причиной.  Я  чувствовала себя  почти нормально,  когда поднялась  уходить.  Я не  хотела, чтобы его  друзья видели  меня. Я слишком хорошо знала, на что я похожа.

     Он остановил меня у двери.

     - У вас нет ничего из веществ? Я верно понял? - спросил он.

     И   я   почувствовала   невыразимое   ощущение   облегчения.  Его   тон подразумевал, что он берет над нами шефство.

     -  Нет, - ответила  я. - Мы употребили  последние крохи некоторое время назад.