Дневник наркомана

     Впрочем, они  явно переиграли.  Они нарисовали  свою картину  в слишком грубых цветах и тем отвратили нас от нее.

     Воздействие  смерти Мэйбел,  и  тот  факт, что  наши  запасы были столь скудны, сплелись воедино, чтобы придать нам решимости остановиться, чего  бы это нам не стоило.

     Мы яростно боролись  час за часом. Были моменты, когда само воздержание очищало нас  абсолютной болью необходимости страдать. Наше сознание поплыло. Нас кружило на крыльях горя в пылающих небесах физической муки.

     Я припоминаю,  как  Питер  встал  у стола, потерянный для всех ощущений действительности. Он вскричал пронзительным, каркающим голосом:

     Купол ее черепа сводчат,
     Ее безумные монгольские глаза,
     Чей взгляд искривили экстазы
     От вещей неприкосновенных, вознесенных
     Далеко по ту сторону звезд и небес,
     Брызжет янтарем и гагатом -

     Я  слышала  его  голос  сквозь   бездны  болезненной  пустоты.   Трепет сатанинского  торжества язвил мою  душу и  слагал  симфонию своих воплей.  Я вскочила, желая узнать себя в омерзительном фантазме, изображенном поэтом.

    - И нос собачий чует добычу
     Мясистый, тяжелый, вульгарный,
     Звериный и перебитый,
     А под ним - ее рот, что каплет
     Кровью с губ
     Скрывающих клыки змеи,
     Каплет на ядовитое вымя,
     На горные склоны, что тревожат
     И твой дух болезненно содрогается
     При намеке, что худшее еще впереди.

        С  другой  стороны  нас все  время сковывали  какие-то спазмы слабости; кошмарное  ощущение   тонущего   духа,  подобное   неизбежному  страху,  что охватывает  человека, когда он находится в лифте,  и тот начинает опускаться слишком  быстро, или когда пилот  устремляется неожиданно вниз  на самолете. Волны  слабости обмывали  нас, словно мы были трупами, выброшенными на берег после кораблекрушения. Кораблекрушения наших душ.

     И  в эти отвратительные часы  беспомощности нас несло  вниз по темной и медленно  текущей  реке  инерции  в направлении к  стоячей и вонючей трясине безумия.

     Мы были одержимы уверенностью в том, что никогда не сможем вырваться из нее.  Вначале мы ничего  не говорили. Мы утонули в торжественном  оцепенении серьезности. Когда мы, в конце концов, обрели голос, его  хватило  только на то, чтобы проскулить о капитуляции наших неподкупности и чести!

     Мы  кое-как  перебивались небольшим запасом  Г. с  добавкой  стрихнина, чтобы спасти себя  от полного коллапса всех наших физических способностей, и немного подбадривали себя в моральном плане остатками шампанского.

     В эти  моменты  отречения мы разговаривали дрожащим  шепотом,  планируя пополнить запас  порошка. И оба испытывали отчетливый стыд, признаваясь друг другу в своем предательстве. Мы чувствовали, что в будущем никогда не сможем потакать себе открыто и радостно, как делали это до сих пор. Мы должны стать скрытными и хитрыми;  мы должны  скрывать друг от друга наши  действия, хотя они были очевидны для нас обоих.

     Я  ходила  весь  день  на  цыпочках,  полагая,  что  Питер спит,  но он повернулся как встревоженная змея, как только я направилась к двери.

     - Куда ты идешь, Лу?

     Его голос был одновременно жалобным и резким.  Я не позаботилась о том, чтобы  придумать  предлог; но  с готовностью ложь  сама  соскочила  с  моего язычка.

     - Я собираюсь к Бэзилю, посмотреть, не может ли он дать мне что-нибудь, чтобы каким-то образом нам помочь.

     Я знала, что он не верит мне, и понимала, что ему наплевать на то, куда я отправилась,  и  что буду делать. Он  не  был  шокирован  моей  ложью -  я поступила так впервые за все время нашего знакомства.

     Я взяла такси и кружным путем отправилась на студию. Моя ложь оказалась наполовину  правдой. Я собиралась попросить  его о помощи в лечении; но  моя настоящая цель заключалась в  том, чтобы заставить его,  неважно как, выдать мне, по крайней мере, одну дозу. Мне было наплевать, каким  образом получить ее.  Я могла попытаться изобразить болезнь. Я могла сослаться на наши старые отношения, и украдкой посмотреть, не удастся ли мне найти что-нибудь самой и украсть. И я не хотела ставить в известность об этом Питера.

     Помимо всего прочего это  была пытка стыдом.  Я всегда  гордилась  моим достоинством.  Утонченная безмятежность заставила мой мозг поплыть, когда  я вышла на  улицу. Одиночество  восхитило  меня  - тем,  что  я избавилась  от Питера.  Я  ощущала его  сдерживающее влияние,  и  отбросила  его  прочь.  Я презирала себя за то, что полюбила его. Я  хотела отправиться к дьяволу моим собственным путем.

     Я застала Бэзиля  внутри, и  одного.  Что  за  удача!  Эта  ненавистная длинная и тощая девица убралась таки прочь.