Дмитрий Донской

– Был грецкий царь и богат и славен, да минуло сие. Вовсе захирела великая Византия. И вот сели греки думать, как им дела поправить. Ниоткули дары им не идут, податные народы отпали, стены в Цареграде обветшали, а чинить не на што. Вот, к примеру, у нас стены пожжены, а мы собрались да паче тех новые воздвигать будем. А там не то. И надумали греки, что никто столько денег не даст царю Константину, как Русская земля. Надобно, значит, опять зазывать русских паломников. А русские туда ходить стали неохочи – дорога длинна, через татар ходить боязно, а святыни и диковины у нас и свои завелись. И решили греки – чем заманить? Думали-думали и вспомнили – как кто из Руси ни придет, всяк спрашивает: а где, мол, у вас Вольгов щит прибит над воротами? А щит, может, и поныне б там висел, да ворота те давно изветшали и рассыпались, а новые построить денег нет. Вот и надумали греки хоть тесовые ворота соорудить и на них Вольгов щит прибить. Пускай, мол, русские приходят – дивуются. Хорошо. Поставили ворота…

– Выходит, дедко, на это нашли казны?

– Да не, из достушек слепили кое-как. Надо щит прибивать. А щит тот давно потерялся. Стали по городу русский щит искать. Великой переполох наделали: нету нигде щита. Николи греки русского оружия себе не добывали.

Вот у одной старухи спрашивают: "Нету ли у тебя, Василиса, русского щита муж-то твой родом с Киева?" "А может, и есть, – говорит старуха, поглядите на дворе". И видят: действительно, длинной, округлой, железной лежит в сарае. "То, – говорит старуха, – муж мой с Киева приволок".

Обрадовались греки: хоть одна будет у них теперь память о былой славе Вольгов щит.

– Хороша слава! Вольг-то их сперва раскрошил, а потом, чтоб о позорище помнили да смирно сидели, щит свой прибил…

– Ты молчи. Твой рассказ и я знаю. Прибили они это над воротами славу пустили. Приезжают али приходят из Москвы, от митрополита, люди.

"Во, – говорят греки, – Вольгов щит!" А москвитяне глянули да и ахнули: мы, мол, Византию чтим, а гляньте-ко, чем Вольг их победил; это ж корыто, из коего в Киеве гусей кормят!.. Тако греки свою древнюю славу подновили.

Морозные звезды в небесной синеве, ветер, взлохмативший на тулупах овчину и колыхающий пламень костра, снег, отразивший небесную синь, рыжие заиндевелые бороды мужиков и нежная даль Византии – все сплелось в голове Кирилла.

Дед снова жевал корку, а мужики разложили огонь пожарче и приноравливались вздремнуть вокруг костра – благо овчин вдосталь.

– Дедко, – спросил Кирилл, – от кого ты про ту Византию слышал?

– А тебе что?

– Полюбилось, как сказывал.

– А в лето я на Москву отседа товары возил. Там сказывали.

– Знать, московская сказка.

– Там слыхал. А ты бы шел себе спать.

– Да я уж иду.

– С богом.

Едва отошел, встретилась женщина, увязшая с головой в мужской тулуп.

Он бы прошел, но она окликнула:

– Никак, Кирша? Родной!

– Овдотьица! Отколе?

– У родных была.

– А идтить в эту пору одной не боязно?

– Бог не выдаст, свинья не съест.

– Смела!

– Такой уродилась.

– А ты будто бодрей стала.

– Дело одно надумала.

– Ну?

– Только чтоб промеж нас. В Орду пойду.

– Ты?

– Как потеплеет, так пойду. А не управлюсь, на ту весну непременно.

– Чего?

– Своих выкупать.

– У те затылок… как? Не горячий?

– Не смейсь!

– Да не, я не смеюсь.

– Ну то-то. Иди да помалкивай.

Он удивленно посмотрел ей вслед и пошел домой. Ворота были на запоре, он отодвинул потайной кол и протиснулся внутрь двора.

В избе горела свеча, и мальчик лежал на лавке, накинув на босые ноги курчавое овчинное одеяло.

– Чего не спишь?

– Дожидаюсь.

– Спал бы.

– Скушно.

– А не боязно?

– Не.

– Думал, что ль, об чем?

– Мать вспоминал.

– А ты не горюй. Ей теперь уже хорошо.

– А и себя жалко.

– Чего?

– Может, она обо мне плачет. Ночь ведь.

– Она теперь спит. В Орде тьма прежде нас наступает.

– Чего так?

– Спи. Так от бога.

– А ты?

– А мне подумать надо.

Кирилл взял с затопа уголек и сел за стол. От него отодвинулись и стены, и Рязань. На белой крышке стола сияло теплое море, в небе летели белые птицы, а между морем и небом он замыслил диковинный терем, и уголь в быстрых пальцах создавал тот терем на белых досках стола.

Возникла витая арка ворот, проглянули, словно удивленные, глаза-окна.

И, как брови, над ними навис карниз.

– О! – воскликнул Андрейка.

– А ты не спишь? – Кирилл оглянулся.

Мальчик стоял позади, белый, босой, тоненький, как свеча.

Зачарованными глазами он смотрел на рисунок Кирилла.

– Думается, окна б чуть раздвинуть.

– А пуста стена будет.

– Нет, раздвинь.

– Да откуда тебе знать, как лучше?

– А что ж, у меня глаз, что ли, нет?

– Ну, иди спать. Раздвину.

– Сперва сделай.

Кирилл засмеялся, и еще радостней стало создавать этот будущий дом, когда рядом внимательно смотрел мальчик.

Когда он кончил рисовать и оглянулся, Андрейка уже спал, свернувшись на голой скамье. Свеча расплылась, ноги у Кирилла остыли.

Он перенес Андрея на постель, а сам полез на печь. Из темноты видно было, сквозь узкую слюдяную щель, нежно-голубое лунное небо, а по краям оконца намерз иней, и небо казалось втиснутым в пушистый крут.