Дмитрий Донской

Так же быстро он перешагнул сени и рванул дверь в избу. И Кирилл увидел в тусклом свете свечи Андрейшу, сидящего на скамье, и медведя, разлегшегося у его ног. А у печки, прислонившись к ней спиной, скинув на пол шапку и рукавицы, стоял бледный и лохматый человек, дуя на обмерзшие руки. Он ошалело уставился на кинжал и, взвизгивая, вдавился в стену:

– Не надоть!

– Отколи ты, Тимоша?

– С Коломны. – Тимоша сразу отошел.

– Давно?

– Еще не садился, сразу с пути.

– Как же меня-то сыскал?

– Я давно думал, что ты сюда подашься. А теперича, как на пристани спросил, не видали ль человека с кольцом на пальце да борода курчавая, так сразу к тебе путь показали. Открыто живешь.

– А чего таиться?

– Гляди! На Коломне тебя разыскивали.

– Тут не достанут.

– Правда? – Тимоша сразу перестал дуть на руки и повеселел.

– А кто ж достанет? Тут – не Москва.

– Хорошо бы.

– А ты сбежал, что ль?

– Всю дорогу бежал. Ой, батюшки, страх какой!

– А что?

– Да выследили меня. Еле ушел. Гриша-то еще прежде обо мне знал, да молчал до времени. А то вдруг схватили. Я у одного вырвался, а другой Топтыги забоялся – отскочил. Я в переулок да вниз, Топтыга следом. Сам не пойму, как ушел. Ведь что мне теперь будет? Клеймо поставят. А еще что?

Живым-то оставят? Не знаешь?

– Аль смерти боишься?

– А как жа!

– А сам-то убивал!

– То я, а то меня!

Вдруг Андрейша сказал:

– Все равно, дядя, помрешь.

– Ой, что ты! Не надоть!

Кирилл присмотрелся к Тимоше:

– А ты, видать, и впрямь напуган.

– Да нешто врать стану!

– Жрать будешь?

– А в лесу кто ж нас накормит?

– А ты лесом пер?

– Прямиком. Страшно дорогой-то!

Кирилл достал варева, отрезал хлеба; Тимошу кинуло в озноб, руки дрожали, ложка стучала по чашке, расплескивая щи.

– С бараниной! Сытно живешь.

– Ешь, ешь!

– Ты Топтыгу покорми. Его все в сон клонит, да какой тут сон! А ты не бойсь! Хозяин-то навряд ли вернется.

– Какой?

– Да этой-то избы. Она ведь бежецкая.

– Бежецкая. А чего ж ему не вернуться?

– А кому ж он тут будет капусту растить? Народ-то иссяк. Изба – не хоромы: такую-то везде срубит, а землю и там найдет, где народу поболе.

Можешь, спокойно ею володать.

– Ты вон про что! А пущай приходят, я им избу не изломал.

– Будто тебе все одно!

– Придут, веселей будет.

– Да хозяевами-то они станут.

– Ну и что ж: в другое место пойду, мне это привычно. Чего ты чешешься-то?

– Вши заели!

– А полезай в печь, мойся. Исподнее дам. Вода в печке.

– Вот хорошо-то!

Тимоша скинул белье и выбросил на мороз в сени. Все еще охая от холода и ежась, он, голый, возился в избе, тащил в печь то веник, то шайку, то попросил огарок свечи, зажег его и наконец полез.

– Гляди, на шостке уголья, не измарайся.

– Теперь все одно: отмоюсь.

Он осветил печь изнутри, урчал там и веником гнал из себя озноб, усталь, ужас, временами восклицая:

– Господи, как хорошо-то!

– Ой и хорошо!

– Ой, батюшки, как тут тепло-то!

Наконец, раскрасневшийся, потный, полез назад.

Пришло время сна. Андрейша уже спал на скамье, Топтыгу прогнали спать в сени, Кирилл лег на коник, а Тимоша запросился на печь.

Уже лежа на печи под овчинным тулупом, он заговорил:

– А нехорошо так жить, Кирилл, как ты.

– Чем?

– Бобылем-то? Бобылю надо в семейную избу на постой идти.

– Зачем?

– Домового у вас слыхать?

– Не слышно.

– Домовой не любит, когда так вот, без баб, бобыли живут. В таком доме не жди добра.

– А ты женат?

– А как жа? Стал бы один в избе ночевать! Я домового уважаю. Я кажную пятницу от своей бабы отдельно сплю. Пущай, его дело.

– А баба что говорит?

– Не сознается.

– А ты?

– Бил ее. Бил, каюсь. Не сознается. Не приходит, говорит. А как может не прийти, ежели баба одна лежит?

– А может, у тебя домового нет.

– Что ж, моя изба хуже других, что ль?

– А может, твои домовой в Орду сбежал?

– А он нешь татарин? В Орде небось свои есть.

– Ну ладно, спи.

– А я сразу приметил, зачем ты мальчишку в дом взял.

– Ну?

– Домового отводишь. Только, скажу тебе, из них не всякий на это идет.

– Спи, дурак. А то в сени сгоню.

– Не, с печи ты меня уж не сволокешь!

Временами они прислушивались, как гудит метель; скулили волки.

Тимоша заснул, а Кирилл долго еще думал о себе: "Бобыль, бобыль, бобыль…"

Ему снился маленький, бородатый, шустрый старик, который сидел на печи и стучал о чело лапотками:

– Чего ж твоя баба дров не несет? Мне, поди, холодно.

– Домовым завсегда тепло!

– А ты послухай, как дует!

А и впрямь дуло от окна. Кирилл отодвинулся к стене, и больше ничего не снилось.

Утром Тимоша рассказывал, как он уходил из Коломны; спасло его, что в Коломну много людей из Рязани сбежалось. В многолюдии потерялся.

– А тут найдут. Одним махом накроют!

– Ну так в лес уходи.

– Да, если б дорогу знать!

Кирилл всмотрелся в Тимошу. Видать, не притворяется. Страх совсем сбил человека с толку.

– Я б сказал, да надежен ли?

– Я тя предавал, что ль? Меня Гриша об тебе пытал, а я к тебе побег: уходи, говорю! Так?

– Тогда я дорогу тебе открою. Только не сбейся, смотри. В эту пору собьешься – сгинешь.

И в тот же день Тимоша повел ленивого и сонного Топтыгу по дороге на Перевитск, в шалаш к Лешему.

Так наступила зима.

Глава 30 ВИЗАНТИЯ