Для каждой вещи срок и время (ЛП)

Радио в столовой играет сплошь Рождественские песни и гимны, и кто-то умудрился раздобыть остролист, который теперь красуется в каждом уголке лагеря, и наверняка не только в местах общего пользования. На украшения для огромной ели в столовой пошло всё, что имеет мало-мальски праздничный вид. Были тут звезды, вырезанные из консервных жестянок, колокольчики из картона, нашлось даже некоторое количество мишуры. Погода неделю назад наконец решила, что стало достаточно холодно, и теперь снег укрывает землю плотным одеялом. Не то чтобы это идеальные условия, но Мельбурн совсем не против, что Виктория и ее люди временно застряли в лагере. По всей территории лагеря начинают появляться небольшие снеговики — один он обнаружил даже на крыше своего кабинета: ее команда (и кое-кто из его людей тоже) явно изнывают со скуки. Ну, по крайней мере, они находят поводы для празднования.

Вечером он видит ее в столовой в окружении своих ребят и улыбается: она снова стала смеяться. Он почти две недели не слышал ее смеха, и эти звуки наполняют его сердце легкостью, которой он не ощущал уже много месяцев. Лицо ее, когда она смеется, становится таким живым, и вместе с тем наливается такой мягкой красотой. К крохе-петарде капитану потихоньку возвращается искра.

— Ночь на дворе, капитан, — позже, много позже тихо говорит он за ее спиной. Она стоит у входа в офицерскую столовую, любуясь через проем открытой двери легко падающим снегом. Обернувшись, она одаривает его спокойной улыбкой.

— Рождество на дворе, сэр, — говорит она.

— Сейчас уже да, — согласно кивает он, взглянув на наручные часы. — С Рождеством, капитан, — усмехается он. Она широко улыбается в ответ.

— С Рождеством, генерал.

Он смотрит на снег. Можно и сейчас, решает он. Она возненавидит его за это, какое бы время он ни выбрал, так почему бы и не в Рождество?

— Капитан Кобург сообщил вам о своем отбытии?

— Да, сэр.

Он давно об этом думал, с тех пор как парнишка заявился к нему в кабинет со своей просьбой, и если за последние семь недель он что-то и понял, так это то, что он в нее влюблен, и не выживет в этой войне, если не уцелеет она.

— Ваш дядя, возможно, был прав, — начинает он, и она недоуменно моргает. — Возможно, для вас было бы лучше вернуться домой с капитаном Кобургом.

Виктория отступает на шаг, слегка раскрыв рот и тряся головой. Слово «Предатель» так и читается у нее на лице.

— Пока у вас еще есть такая возможность, — осторожно добавляет Мельбурн, зацепившись взглядом за еще незаживший порез на ее лбе. — Если так и дальше пойдет, то с помощью американцев война закончится к июлю.

Она молчит. Он не может заставить себя посмотреть на нее, он не выдержит вида обиды на ее лице.

— Почему вы так отчаянно хотите, чтобы я уехала? — спрашивает она, и тон ее выдает, что она знает ответ. Он тихонько выдыхает — он-то думал, что у нее уже всё прошло. Он явно ошибался: смотрит она на него так же, как смотрела тогда, несколько недель назад, на этом самом месте — осознание этого приходит уколом вины.

Не может он быть ей нужен.

Он не отвечает, и тогда она делает шаг навстречу, близко, очень близко. Взгляд ее пронзителен. Моргнув, он опускает глаза на собственные ноги.

— Чего вы боитесь? — спрашивает она. О, если бы она только знала. Он боится ее смерти. Боится увидеть, как в лагерь ввозят ее безжизненное тело. Боится, что ее тело никогда не найдут.

Ее серьезность его ужасает: в этом ее взгляде именно то, чего он опасался.

— Много чего, — произносит он наконец. — Что придется однажды отправить телеграмму вашей матери, — признает он, демонстративно встречаясь с ней взглядом.

— И всё? — тихо спрашивает она. Он выдыхает.

— Нет, — шепчет он. Но нет, нет, нельзя. Нельзя. Нельзя ей связываться с ним. Нельзя ей делать такое. У него кружится голова. — Прошу вас, — молит он внезапно охрипшим голосом. — Есть правила. Они существуют не просто так.

— Альберт сказал, что вы едва не ударили его, когда он вернулся без меня. Мне кажется, поздновато вспоминать о правилах, — замечает она. Он фыркает. Есть такое. — Вы сами твердите, что войне скоро конец, — мягко добавляет она через несколько секунд. Он поднимает на нее взгляд.

После войны.

Он качает головой.

— У вас вся жизнь впереди. Я даже не должен был… — он умолкает, кляня свой язык, пиво, усталость и эмоции, его развязавшие. В ту секунду, когда объяснение возникло в его голове, оно казалось логичным и правильным и не замедлило соскользнуть с его губ, но…

— Что не должны были? — спрашивает она, прежде чем он успевает взять себя в руки. Она гневно хмурит брови.

— Я не должен был быть здесь. Я не ожидал, что стану генералом, — лжет он, глядя на нее, но она качает головой. На лице ее смесь ужаса, беспокойства и чистой злости — она видит его насквозь.

— Не смейте больше так говорить, — на одном дыхании говорит она, тыча в него пальцем и мотая головой. — Никогда. — Она задыхается от слез, и он проклинает свою глупость.

— Простите, — быстро произносит он. — Не следовало так говорить. Это несправедливо.