Диспут

— А о чем они спорить станут? — спросил печатник.

— О святой Троице, евхаристии, святых иконах да и о том, можно ли человеку человека в рабстве держать согласно Евангелью,— разъяснил хорошо осведомленный молодой дьяк.

— Ох, не сносить Матюше головы,— тяжело вздохнул Иван Федоров.

7

Вопреки опасениям Федора Писемского, царь не возгаевался на строптивого старца:

— Ин будет по его воле. Болен так болен. Своим разумом обойдемся.

Втайне отказ Максима Грека отвечал намерениям государя. Едва тот послал гонца в Троицу, как уже пожалел о том. Переменчивая натура Ивана Васильевича вполне удовлетворилась создавшимся положением. Никак не хотелось ему делить с многоопытным старцем лавры вдохновителя собора. Тем более такого, где увещание еретика должно произойти на дис-пу-те.

Вина Матюши, никем и ничем не доказанная, являлась несомненной для государя. Толкование Евангелия предполагало сомнение в нем, а сомнение рождало отрицание. Предшествующие ступени отбрасывались, и отрицание выступало в своей мерзостной наготе. Самодержец всея Руси был многомилостив, представая состязателем в столь очевидном споре.

Царь велел Избранной раде собраться в Крестовой палате, дабы обсудить направление собора. Как на грех, все его советники находились в тот день по разным причинам в самом скверном настроении. Сам Иван Васильевич был, напротив, оживлен телом, приподнят духом. Ему скоро, впрочем, передавались чужие токи, и он, глядя на пасмурные лица советников, тоже помрачнел и насупился.

Андрей Михайлович Курбский плохо спал ночь, с бессонницы был брюзглив и раздражен. Не спал же он ночь с того, что накануне пришел к нему молодой князь Семен Щетинин и спрашивал с пристрастием, не станут ли на предстоящем соборе отменять Юрьев день. Было ему отвечено, что переход мужиков от одного барина к другому раз в году подтвержден всего три лета назад. «С той поры много воды утекло,— расшумелся князь Семен, — тебе с твоими вотчинами легко. Холопы из одного имения в другое уходят: там, мол, управитель милостивее. А мне что поделать? Только и слыву князем, а так служивая мелкота. Теперь же последние мужики разбегутся. У тебя их небось тыщ пять, а у меня и ста душ нет. Вестимо, жму на них сильнее, чтоб хоть какой-никакой доходишко получать. В твоих вотчинах им, конешно, вольготнее. Нет, коли не отменят Юрьев день, совсем пропадать нашему брату. В пору самому за соху вставать». И молодой князь ожесточенно мотнул головой.

Был Щетинин с Андреем Михайловичем в близком родстве, чем объяснялась подобная короткость. Тем не менее, чтобы окоротить нищего родича, пришлось накричать на него: «Шкуру с мужиков дерете, вот и бегут холопы от вас!» — но строптивец увещанию не поддался, а только нагрубил в ответ. Кончилась беседа стыдобной попойкой, когда оба князя попеременно ругали и обнимали друг друга; романея, мушкатель, рейнское полнили кубки и в их тусклом звоне послышались искусительные слова: бубни, черви, крести, вини. Опасная затея Черчелли проникла в чертоги князя Андрея. Злокозненное очко доставило много неприятностей покорителю Казани. В ущерб вошли ларец с червонцами, редкая свора борзых, поместья на Ярославщине. «Совсем разум потерял,— с досадливым вздохом подумал Курбский, вспомнив зеленые рощи над Волгой.— Ну надо же так продуться…» Сие крылатое выражение ведет начало именно с того случая.

Как мы видим, причин плохому настроению князя Андрея Михайловича оказалось вполне достаточно, и весь собор с каким-то нелепым диспутом, где состязателем выступит худородный сын боярский, вызывал у Курбского брезгливую усмешку. «Взбредет же такая блажь в голову,— думал князь,— тоже мне Оксфорд, сиречь Бычий брод! Все, как у людей, хотим…»