Дикая вода

И тут я увидел гусей. Большой табун летел низко над разливом прямо на меня. Я почувствовал, как начали трястись руки, а по спине пробежал озноб. Гуси негромко переговаривались между собой, спокойно помахивая крыльями. Подождав, пока они приблизятся метров на тридцать, я прицелился в одного из них и выстрелил. Гусь, вздрогнув, отделился от табуна и стал планировать на берег. Пролетев скрадок, он упал метрах в двадцати от меня. Стройная цепь, которую гуси образовали в полете, смешалась, они стали забирать круто вверх, подставляя себя под выстрел. Я выстрелил еще раз и еще один гусь выпал из табуна. Он упал на землю и, пытаясь поднять перебитое крыло, побежал к воде. Перезарядив ружье, я выстрелил по нему еще раз.

Никогда в жизни среди моих трофеев не было такой добычи.

Я подобрал гусей, положил их около скрадка и уселся на старое место. Но вскоре поймал себя на том, что больше смотрю не на чучела, а на добычу. Если Антон не убьет гусей, он, конечно, будет страшно завидовать.

Как часто бывает в таких случаях на охоте, я тут же оказался наказан за потерю бдительности. Три шилохвости — два селезня и утка — сели к моим чучелам. Но они увидели меня раньше, чем я их. Едва я высунул голову, шилохвости взлетели и мгновенно исчезли за лесом.

Однако в тот день мне невероятно везло. Не прошло и двух минут, как снова стайка шилохвостей села к чучелам. Они сидели так плотно, что одним выстрелом мне удалось снять сразу двух селезней. Не успел я подняться, чтобы достать их, как увидел идущий на меня табунок чернедей. Я выстрелил и один селезень, вывалившись из него, стукнулся о землю недалеко от меня. На такой охоте я еще не был. В течение десяти минут мне удалось добыть шесть селезней. Потом все стихло. Я собрал уток и положил их у скрадка рядом с гусями.

Затишье длилось довольно долго. Но охота уже потеряла для меня прежний интерес. Азарт прошел, охотничье занятие стало походить на работу.

Метрах в пятидесяти от скрадка сел селезень шилохвости. Вытянув шею, он готов был сорваться с места в любую минуту. Казалось, что он не сидит на воде, а лишь слегка прикоснулся к ней. Я осторожно повернулся, чтобы получше рассмотреть его, но он, скорее почувствовав это движение, чем заметив меня за укрытием, мгновенно сорвался с места и тут же исчез за лесом.

Вслед за шилохвостью к чучелам села хохлатая чернядь. Не шевелясь, не мигая, селезень смотрел на скрадок круглым желтым глазом, потом тоже поднялся в воздух.

Со стороны разлива к косе несло огромное ледяное поле. Непрерывно прибывающая вода сняла его с какого-то озера и теперь старалась донести до Ледовитого океана. Волны с плеском налетали на него, издавая похожие на шлепки звуки. На самом краю льдины сидели две чайки. Когда вода окатывала их брызгами, они поднимали крылья, словно пытались взлететь, и тут же опускали их снова.

Утки перестали летать, да и охотиться больше желания не было. Но уйти из скрадка раньше Безрядьева я не мог. Это было бы не по-товарищески. Поудобнее устроившись на резиновой лодке, я думал о разных вещах.

Мне почему-то вспомнилась бабушка, у которой я жил в голодное военное время. Отец был на фронте, мать училась в институте. Уйти из него не дал дед, страшно хотевший, чтобы хоть кто-то из семьи имел высшее образование.

У бабушки была знакомая проводница, работавшая на поезде, который проходил через ближайшую станцию в город, где училась мать. Раз в неделю бабушка встречала его и передавала через проводницу полведра картошки, кулек просяной муки, а по большим праздникам бидон варенца. Иной раз увязаться за бабушкой удавалось мне. Отдавая проводнице продукты, она всегда говорила одно и то же:

— Ты уж передай Евгении, пусть не экономит. Мы тут с голоду не помираем. Картошка есть. А осенью мы ей гуся пришлем. Правда? — и бабушка трепала меня по голове.

Бабушкиной гордостью была гусыня Манька, которая всю зиму жила у нее под кроватью, а весной там же откладывала большие белые яйца и садилась парить. В тот год она вывела девять гусят.

Каждое утро, едва успев позавтракать, я открывал калитку и выпроваживал гусыню на луг, находившийся прямо за огородами. Вместе со мной пасти гусей отправлялась наша собака Шарик. В ежедневном труде он был надежным и верным другом, но имел одну слабость — никогда не упускал случая стянуть то, что близко лежит. Особенно страдала от этого гусыня. Сварит, бывало, бабушка картошку, остудит, растолчет, выставит кормить свою любимицу. Не успеет отвернуться, а Шарик тут как тут. Мигом вылижет чашку до блеска и сядет рядом, помахивая хвостом. Ох, и доставалось ему за это от бабушки.

Провожая меня пасти гусей, она постоянно наказывала:

— Ты этому прохвосту не верь. Гляди за ним в оба. Он и гусенка, чего доброго, сопрет.

Я гладил Шарика по голове и мы отправлялись с ним вслед за гусями. Красть гусят у него не было и в мыслях, это бабушка зря на него наговаривала.